Путешествие в решете

Глеб повернулся к Галине всем телом, даже ногами переступил, не мог ответить сразу, казался каким-то заторможенным.

– А мы пошли пешком до трассы, а там думаем: попутку поймаем или не поймаем? И поймали.

– Ну и хорошо. А как… – Я не расслышал, что она спросила. Кто-то очень громко сказал мне почти прямо в ухо:

– Ты чего к алтарю спиной стоишь?

На меня быком смотрел парень в сапогах, хотя сам стоял так же, как и я.

– А ну, уходи! – повысил он голос.

– Ты что опять творишь? – Галина поспешила меня спасать. – Отойди от человека, стой и молись.

Она повела парня за руку к дальней стенке, и он, вывернув назад голову, улыбался чему-то, может, тому, что я встал к алтарю боком. В это время и вошёл священник. Это был высокий мужчина в чёрной одежде, обвязанный поясом. Молодой. На плече его сумка, такая полосатая, с какими ездят торговцы на рынок. Он шёл по церкви, пересекая солнечные лучи, а собравшиеся люди отходили в сторону. Некоторые целовали у него руку, а он их крестил. Это походило на выход боксёра на поединок. Он идёт по коридору, все кричат, кое-кто хочет хотя бы прикоснуться к нему.

Началась служба. Жена Глеба читала молитвы, а потом запела. Голос у неё был высокий и, казалось, иглой взлетал к потолку, но там не мог воткнуться в затвердевшие плахи. На потолке вместе с этим голосом дрожит и бегает солнечный зайчик от чьих-то часов.

Несколько раз слышал, как кто-то сказал потом, что священник побывал на Афоне. Про Афон мне было известно, но что это такое, я не знал. У меня даже почему-то связалось, что с Афона он приехал прямо сегодня, со своей дорожной сумкой. Позже я спросил у Галины об этом. «Ты что? Нет. В сумке облачение, чаша, всё с собой возит, у нас ведь ничего своего нет». А тогда она потащила меня на исповедь. Не дала нормально послушать звуки чтения молитв. Даже сама на бумажке написала грехи, чтобы я не забыл. Шёпотом спрашивала тот или другой грех, а я наугад, чтоб только отстала, отвечал. Священнику не знал, что сказать. Он сам взял мою бумажку и прочитал, а потом порвал на несколько частей и вернул мне. Я подумал, что он отвергает меня, раз порвал. Он спросил:

– Готовились?

Я обернулся назад. Галина как заведённая кивала головой и даже что-то шептала.

Мне разрешили причащаться. Служил священник здорово. Двери были прозрачны, и всё было видно. Как он надевает золотые одежды, как пускает дым, особенно красивый в солнечном свете. А как он вскидывал к небу руки! Это было пронзительней и ярче высокого голоса Глебовой жены. А когда священник вынес и поднял перед всеми чашу, я вдруг вспомнил все свои грехи, вернее, мне показалось, что вспомнил. Дальше всё помнится обрывками, словно изображения людей, церкви, батюшки наложились одно на другое и шевелятся все вместе. К причастию все подходили по очереди. Я делал всё так, как делал Лысый на видео.

Священник, его рука, золотая чаша освещены солнечным светом. Ложечка опускается во внутреннюю тень чаши и появляется вновь. На ложечке довольно большой кусочек блекло-красного, чуть ноздреватого, чем-то похожего на кусочек говяжьего лёгкого, пока оно не сварено. Глеб, помогающий священнику, отёр мне губы. Целуя чашу, я оказался в луче света. Это было моё первое осознанное причастие в жизни. После причастия все запивали кусочек водой из большой в красный горошек чашки, которую держала всё та же вездесущая Галина. Вот оно, братство, которое, наверно, и понравилось Лысому: общая чаша, и все запивают из неё. В такой важный для меня момент я почему-то подумал о Галине: «Если в церковь буду ходить, за неё буду Бога молить». Я часто слышал это выражение «Бога молить» от матери по отношении к врачам. С каждой минутой, проведённой в церкви, я всё чаще вспоминал мать, открывалась завеса той жизни, которую я не помнил.

При выходе на стене висел небольшой ящичек для сбора денег: «Братья и сёстры, мы собираем на золотой куполок. Необходимо восемьдесят тысяч. Рады любой помощи». А у меня ничего не было с собой, даже в машине. Только на карточке кое-что на бензин.

– Что, нету? – спросила Галина, очутившаяся сзади.

– Нету.

– Ну на, потом отдашь.

Я взял протянутые десять рублей, опустил в щель ящика. Монета глухо стукнулась, и Галина пригласила меня на трапезу, которая была после причастия.

В самом первом помещении храма («предбаннике», как говорит Галина), там, где вела лесенка на несуществующую уже колокольню, напротив неё, была дверь в небольшую комнату, где стоял длинный стол и две лавки. Тут же ржавая электроплитка на шкафу с посудой, ведро, в котором плавал ковшик. На трапезу остались не все: священник, несколько женщин, Глеб со всей семьёй, ненормальный, который меня гнал, я да Галина.