Путешествие в Россию

Заметки «Русский театр» и «Боженька в России» были опубликованы 5.2.1927 и 20.2.1927 соответственно, но традиционно не включаются в корпус текстов «Путешествия в Россию», так как были написаны уже по возвращении Рота. Также не принято включать в публикации серии очерков заметку «Священный петролеум», написанную в октябре 1926 года (примерную дату можно установить по письму Рота Райфенбергу, в котором он сообщает, что потерял беловую рукопись заметки), но отклоненную газетой. Текст о московском еврейском театре явно написан по следам поездки Рота в Россию, но опубликован в проспекте театра (наряду с текстом Толлера), напечатанном в издательстве Die Schmiede в 1928 году. Доклад при жизни Рота опубликован (и прочитан?) не был. Неизвестно также, по какому поводу он был написан.

Литература:

Roth J. Briefe 1911–1939. Köln; Berlin: Kiepenheuer amp; Witsch, 1970.

Roth J. Der neue Tag. Unbekannte politische Arbeiten, 1919 bis 1927: Wien, Berlin, Moskau. Köln; Berlin: Kiepenheuer amp; Witsch, 1970.

Roth J. Werke 2. Das journalistische Werk 1924–1928. Köln: Kiepenheuer amp; Witsch, 1991.

Westermann K. Joseph Roth, Journalist. Eine Karriere 1915–1939. Bonn: Bouvier, 1987.

Эта книга была переведена на Первой Волжской переводческой резиденции, проведенной Центром современной культуры «Смена» и Домом творчества Переделкино. Переводчики из Казани, Волгограда, Астрахани, Минска, Москвы и Петербурга переводили очерки Йозефа Рота летом 2023 года в Национальной библиотеке Республики Татарстан и на острове-граде Свияжск.

Йозеф Рот

Путешествие в Россию

I Эмигранты из царской России (Перевод Светланы Тахтаровой)

Frankfurter Zeitung, 14.9.1926

Задолго до того, как кому-то пришло в голову посетить новую Россию, к нам пришла старая. Эмигранты несли с собой дикий запах родины, одиночества, крови, нищеты, необычной судьбы, достойной пера писателя. Всё это соответствовало европейским клише о русских, изгоях, отлученных от теплых очагов; они бесцельно скитаются по миру, сбившись с пути, они нарушают установленные законом границы, оправдывая это «загадочной русской душой». Европа знала казаков по водевилям, русские крестьянские свадьбы – по оперным постановкам, а еще русских певцов и балалайки. Она так и не узнала (даже когда Россия пришла к нам), насколько французские романисты – самые консервативные в мире – и сентиментальные читатели Достоевского переврали русского человека, превратив его в китчевый образ, объединивший в себе благочестие и варварство, алкоголь и философию. Самоварную атмосферу и азиатчину. А во что превратилась у них русская женщина! В некое человекоподобное животное, наделенное верностью и при этом неудержимой страстью к обману, в расточительницу и бунтарку, писательницу и бомбистку. Чем дольше длилась эмиграция, тем больше соответствовали русские тому представлению, которое о них сложилось. Они были так любезны, что всё сильнее ассимилировались с нашими представлениями о них. Возможно, осознание этой «особой роли» в какой-то мере облегчало их страдания. Им было легче, когда их воспринимали как литературный образ. Русский князь, ставший шофером парижского такси, словно сошел со страниц книги. Судьба его, может быть, и ужасна. Но вполне сгодится для романа.

Частная жизнь эмигрантов становилась достоянием общественности. Они сами выставляли себя на всеобщее обозрение. Сотни людей создавали театры, певческие хоры, танцевальные группы, оркестры балалаечников. Два года все они были в новинку и поражали колоритом. А потом приелись и уже навевали скуку. Они всё больше теряли связь с родной землей. Всё больше отдалялись от России, а Россия – еще больше от них. Европа уже знала Мейерхольда – а они всё еще цеплялись за Станиславского. «Синие птицы» запели по-немецки, по-французски, по-английски. В конце концов они улетели в Америку и растеряли там свое оперение.

Эмигранты считали себя единственными представителями всего исконно русского. Всё, что появилось и стало значимым в России после революции, они клеймили «нерусским», «еврейским», «интернациональным». Европа давно уже привыкла видеть представителя России в Ленине. А эмигранты всё еще цеплялись за Николая II. Они с трогательной верностью цеплялись за прошлое, но шли наперекор истории. И сами свели на нет трагичность ситуации.