Путешествие в Россию

Как я уже сказал, зрительный зал театра великолепен. Дамские туалеты превосходно смотрятся на фоне пурпурного бархата лож, и для иностранца антракт не менее интересен, чем сам спектакль. Повернувшись к занавесу спиной, он может без помехи какое-то время рассматривать в бинокль здешних дам, типы которых столь разнообразны и для него представляют собой нечто новое. Какой-нибудь благожелательный сосед, а таковой всегда найдется, аристократ до мозга костей, назовет ему, пройдясь взглядом по светлым и темным головкам, всех княжон, графинь и баронесс. В женских лицах здесь северная мечтательность удивительно соединяется с восточной невозмутимостью, так же удачно, как в их одежде соединяются цветы и бриллианты.

В полумраке бенуара смутно сияет несколько театральных звезд, две-три московские цыганки в странных одеяниях и некоторое количество птичек, экспортированных из парижского полусвета, всем известные лица которых не требуют перечня их имен.

Французский театр, или, как его еще называют, Михайловский театр[56], расположен на площади того же названия. Внутри он удобно устроен, украшен не бедно, партер, как и в Большом театре, занят в первых рядах русскими и иностранными лицами высших чинов. Театр много посещается, и труппа не оставляет желать лучшего: Вольнис, Напталь-Арно, Терик, Мила, Бертон, Дешамп, Варле, Берне, Лемениль, Пешна, Тетар играют комедии, водевили, драмы, и нет необходимости хвалить их французским читателям. Актеры оспаривают друг у друга новые роли для бенефисов, которые устраиваются по субботам или по воскресеньям и определяют спектакль на неделю. Премьеры пьес в Санкт-Петербурге даются почти одновременно с премьерами их в Париже.

Возможно ли не испытать некоторой гордости при виде того, что наш язык за шестьсот или семьсот лье от Парижа, под шестидесятым градусом северной широты настолько распространен и понятен, что можно наполнить зрителями целый театр, в котором представление идет исключительно на французском языке. То, что в Санкт-Петербурге называют французской колонией, не заполнит, конечно, и половины зала. Михайловский театр был только что перестроен по плану, предполагавшему больший размах и богатство отделки. Торжественное открытие началось стихами, которые очень удачно написал Варле, а Бертон произнес с большим мастерством, чувством и увлечением.

Во время моего пребывания в Санкт-Петербурге здесь же находился известный актер — американский негр Аира Олдридж. Он участвовал в спектаклях, проходивших в помещении цирка, поблизости от Большого театра. Аира Олдридж стал любимцем Санкт-Петербурга, и нужно было за много дней, заранее доставать приличные места в театре. Сначала он играл Отелло. Его выход на сцену был великолепен. Это был сам Отелло, как его создал Шекспир, с полуприкрытыми глазами, словно опаленными солнцем Африки, восточной беспечной манерой держаться и этой негритянской непринужденностью, которой ни один европеец не может повторить. В Санкт-Петербурге в это время не было английской труппы, была только немецкая, и Аира Олдридж произносил шекспировский текст, а его партнеры — Яго, Кассио, Дездемона — отвечали ему переводом Шлегеля. Оба этих языка саксонского происхождения и не слишком мешали друг другу, особенно на мой слух: не зная ни английского, ни немецкого, я смотрел в основном на игру мимики, на пантомиму и пластику роли. Все же подобное смешение языков должно было казаться странным тем, кто знал их оба. Я приготовился к энергичной, беспорядочной, необузданной манере, дикой и варварской, в духе Кина, но великий негритянский трагик, конечно, чтобы показаться как можно более цивилизованным, как если бы он был белым, вел свою игру мудро, продуманно, величественно, в классической манере, сильно напоминающей игру Макреди. В финальной сцене его ярость не преступает границ, он душит Дездемону умело и вполне прилично рыча. Одним словом, он показался мне скорее талантливым, чем гениальным, у него больше умения, чем вдохновения. Однако поспешу сказать, что он произвел огромное впечатление на публику и поднял бесконечную бурю аплодисментов. Более неистовый и жестокий Отелло, может быть, преуспел бы меньше. В конечном счете Отелло уже давно живет среди христиан, и лев святого Марка успел за это время приручить льва пустыни.