Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

— Ну конечно, они хотели меня с самого начала оставить, но не удалось. Приехал, все сдал, завалили на марксизме. Это не перепрыгнуть.

— Ну а главное, Янов, что в тот год было? — спрашивает Лида.

— Встретился с будущей женой. Прописки в Москве нет, жилья у обоих нет. Что нам делать?

— И поехали мы, Галечка, в Сталинабад, по моему распределению, — говорит Лида. — Там дали нам комнату в коммунальной квартире, купили мы матрац.

— Дальше, как у всех в те годы, — подхватывает Янов. — Поставили его на кирпичи, словом, обжились. Пошел я работать в ТаджикТАСС, много ездил.

— А кончилось все плохо, — говорит Лида.

— Почему?

— Потому что это Янов.

— Как я мог знать? Послали меня на строительство электростанции. Там меня по-отечески принял парторг, пригласил жить к себе. Старый большевик, с биографией, ночами мы почти не спали, говорили откровенно абсолютно обо всем, расстались друзьями. Возвращаюсь в Сталинабад, начальник мой говорит: быстро пиши заявление об уходе. А что? Ничего, донос на тебя пришел. Вызывают в ЦК партии. Там Сидит молодой человек, инструктор. «Вы что, маленький? Как можно было напрашиваться прямо в пасть к этому стукачу? Поглядите, что он на вас накатал, со всеми подробностями. «Бухарин был прав, Сталин не прав…» Ваше счастье, что сейчас 56-й год. Но советую: уезжайте отсюда немедленно, жизни этот старый доносчик вам не даст! Куда бы вы ни устроились на работу, вас уволят. Возвращайтесь в Москву, вот вам мой совет, самое спокойное».

— Так мы оказались снова в Москве, — откомментировала Лида. — Тоже случайно, спасибо стукачу. И как ты думаешь, чем Алик занялся? Ты наверняка не знаешь.

— Я начал писать стихи. Не ожидали? Мы поселились в Лоси, у нашей родни, в развалюхе, и там я сидел в мансарде и писал. Не помню уж, через кого показал стихи Эренбургу. Неплохие стихи, сказал Эренбург, но проблематика… Так не начинают. Так могут себе позволить писать Межиров или Винокуров, но не вы. Вам лучше переводить, чтобы как-то существовать. Достаньте подстрочники. Достал я подстрочники. Переводчиков тогда было мало. Как вы думаете, сколько книг я издал за пять лет?

— Ну, три, — говорю я, сознательно преувеличивая.

— Пятнадцать! — смеется Янов.

— Знаешь, мы даже разбогатели. Купили маленькую двухкомнатную квартиру, купили мебель. Но это же Янов, все снова рухнуло.

— Конечно, это занятие было обречено с самого начала. Переводить мне было ужасно скучно, и я хулиганил, делал, что хотел. Как сказал Назым Хикмет, прочтя турецкие стихи: «Хорошие стихи, но ничего общего с оригиналом». Слуцкий хвалил. Ну и что? И тут я схулиганил. Придумал голландского поэта и издал подборку его стихов.

В Голландии шум: такой крупный поэт, а мы его и не знали. Вступили в дело переводчики-конкуренты, кто-то, знаю кто, но не скажу, написал телегу. Я плюнул и уехал на Кольский полуостров работать в районную газету, мне было интересно. Писал там о сельском хозяйстве. Приехал в Москву, у меня появилась идея о воде, о том, что. вода в нашей стране ничего не стоит и поэтому ее очень легко вконец испортить промышленными отходами. С этой идеей пошел я в «Известия». Встретил меня известный вам, вероятно, Лисичкин. Он переговорил с Аджубеем, и я начал ездить от них в командировки. «Известия» меня напечатали, потом пошло в «Литгазете», в «Комсомолке». Были остатки хрущевской оттепели, я увлекся, тут я и познакомился с Худенко. А потом вы сами знаете. После смерти Худенко я задумался: почему ничего не получается. И начал писать книгу, из-за которой и возникли неприятности. Потом Америка. Как преподавать студентам? Я не знал. Надо было научиться, разработать свою систему. Я разделяю класс на две группы: одна сражается на советской, другая на американской стороне. Две команды. Остальные пишут рецензии. Оказалось, что это живая вещь…

— Да, настолько живая, что в Анн Арборе тебе не продлили контракт, — вставляет Лида.

— Я всегда был против «звездных войн», это общеизвестно, ну и что? Но один профессор, крайне консервативный, услышал об этом на моей лекции. Возмутился. Тогда я собрал оба класса, свой и его, и оба высказались против войн. Об этом написали во всех местных газетах, шел 1986 год. Победил вроде бы я. Но собрали против меня «компромат», и я оказался в Нью-Йорке… Вообще все сложно. Когда в начале 1985 года на одной научной конференции я сказал, что начинается новый этап русской истории, председательствующий публично заявил: «Чепуха!» Так относились здесь вначале к тому, что происходит в России. Ну а теперь… Теперь все меняется.

И мы снова заговорили о перестройке. И снова говорили долго. И сказал ныне американский профессор, но человек, всеми своими корнями связанный с нашей страной (недаром его идеи так внимательно изучают люди, профессионально занимающиеся у нас политикой и дипломатией), сказал просто:

— Если перестройка потерпит поражение, то погибнет мир, все взаимосвязано, и хорошо, что Запад осознает это наконец в полной мере.

Галерея на берегу залива

Неля и Серж Сорокко.

1