Путешествие в страну детства

Сядешь у перил, ноги свесишь за борт. Теплый ветер обдает, вся обская ширь слепит сияющей рябью, уходит берег, усеянный деревянными домами, приближается желанный берег, заросший тальником, с вьющимися чайками, с чистыми песками. На съезде к парому видны маленькие лошадки, телеги, человечки. Вот подплываем ближе. Там, где берег обрывистый, его слоистая, неровная боковина вся в дырках, как соты. В них живут стрижи. Их такое множество, что они черно клубятся над берегом, пулями вылетая и влетая в свои норы.

А вдали на горизонте облака стоят, словно огромные снеговые парки и леса.

Сидишь и смотришь на все это, и молчишь. Так бы и плыл, и плыл целую вечность. Ведь никогда не надоест смотреть на несущуюся воду, слушать ее плеск.

Паром стукнулся о сваи дощатого причала. Сбегаем на горячий песок со следами тележных колес. Кричат мужики, гремят копыта.

Бежим к устью речки Тулы, переплываем ее, и вот мы на острове, заросшем черной и красной смородиной, ежевикой, черемухой. Песочная коса здесь — одно наслаждение.

Весь день загораем, рвем ягоду, купаемся. А под нами на чистом песчаном дне барахтаются черные тени. Вынырнешь — на ресницах висят крупные капли. Эти капли как увеличительное стекло, глянешь сквозь них и увидишь прямо перед своим лицом Володьку и дрожащий берег. Стряхнешь капли, и берег, и Володька отпрыгнут на расстояние, станут меньше…

К вечеру на горизонте, вместо снеговых лесов, возникает пурпурный, багрово-золотой Кавказ, весь в вулканах, извергающих дымно-красные клубы. Завороженные, смотрим на гигантский хребет, созданный облаками и закатом.

Домой возвращаемся голодные, усталые, измученные солнцем и водой, но счастливые. Долго-долго идем, потому что наш дом далеко от Оби. Но что нам расстояние! Идем себе по проспекту, глазеем по сторонам.

А вдоль всего проспекта, за последнее время, появилось много заборов. Они огораживают котлованы, фундаменты, груды кирпичей и многоэтажные коробки в лесах. Иногда нам удается побегать по их зыбким, скрипучим мосткам. Жутко смотреть вниз с этих мостков на высоте четвертого этажа. Внизу камни, кирпичи, железные бочки с цементом и орущий сторож с палкой.

Он грозит нам, а мы смеемся, знаем, что он не полезет. Все равно мы удерем по другим переходам.

Мы кричим в дыры окон, и голоса наши звучат гулко, как в колодце.

Интересно остановиться и на площади. Там недавно задымились асфальтовые котлы. Они пыхают рыжим пламенем и черной копотью. Рабочие большущими клюками перемешивают в них растопленный асфальт, заливают им площадь…

Том Сойер и Гек Финн

Отец привозил с базара два-три воза сена и начиная вилами бросать его в открытую дверь. Мы с Алексеем охапками таскали сено в дальний угол сеновала. Вспотеешь сто раз, в глазах потемнеет, пока перетаскаешь все эти возы.

В потолке на сеновале открывался люк, и в него бросали сено в конюшню, прямо в ясли для лошади и коровы.

Я с братьями спал на этом шуршащем сене.

Шура и Алексей приходили под утро, когда уже светало. От них пахло пивом. Они смеялись, вспоминая свои ночные похождения.

Иногда со мной ночевал Володька.

В эту ночь я сплю один. Закрываю дверцу на крючок. Страшновато одному.

Хрустит под боком сено, пахнет полем. Внизу, в конюшне, скорбно и длинно вздыхает желтая с белыми пятнами корова. Воронко стучит копытами о пол, с хрустом жует сено. И вдруг в крыше каждая щель, каждая дырочка от выпавшего сучка становятся огненными.

По крыше начинает шелестеть дождик, в лицо через щели сеется водяная пыль, ослепляют молнии. Вдали погромыхивает гром.

Из городского сада, на месте кладбища, доносятся печальные звуки вальса. Играет духовой оркестр. Мне почему-то очень грустно, хочется плакать, словно я что-то потерял, дорогое мне. Так на меня всегда действует музыка. Я могу слушать ее часами. Мне рисуются чудесные города, страны, красивые, нарядные люди. Там все женщины, как моя первая учительница, которая появилась из снегопада. А в эту ночь, слушая долетающие звуки вальса «На сопках Маньчжурии», я воображаю, что могу плавать в воздухе. Я плыву к пушистым облакам, лежу на них, потом ныряю вниз, проплываю в лесу между деревьями, над своей улицей. Люди на земле, задрав головы, пораженно следят за мной. А я снова, взмахнув руками, устремляюсь к белым громадам облаков…

Вспыхивает молния. В щели на миг видны клубящиеся горы туч. Я глохну от грома. И хоть шелестит дождишко и никто, наверное, не танцует, а печальный вальс все плывет и плывет над городом, наполняя душу желанием куда-то уйти, кого-то встретить, что-то сделать необыкновенное. В душе у меня, как у безответно влюбленного.

Я обнимаю подушку и… нащупываю книгу. Это, наверное, Шура купил и сунул туда. Он любит так делать.

На сеновале в тазу, чтобы не случился пожар, стоит жестяная лампешка и лежит коробок спичек. Я зажигаю свет. На двускатной крыше шевелится моя огромная, лохматая тень.

Марк Твен. «Приключения Тома Сойера» — читаю я на мягкой обложке.

Во дворе шлепает, булькает. Вода звенит из водосточных труб в тазы, и ведра, в переполненные кадки.