Путешествие в страну детства

Появляется немой Петька, а потом еще несколько мальчишек, и мы затеваем игру в «сыщики-разбойники». Заводилой всего, конечно, цыган-голубятник. Мы шныряем по снежным пещерам, выскакиваем в метель, прячемся, выслеживаем, делаем набеги. С криком «ура» одна шайка нападает на другую, и начинается свалка в сугробах. Пуговицы на пальто оторваны, шапки сбиты, все раскраснелись, вспотели, вывалялись в снегу.

Быча предал нас с Ромкой, показал Петьке, где мы скрывались. За это мы его утащили в укромный уголок за баней и крепко привязали шарфом к березе. Быча нюнил, выл, плевался, но освободиться не мог. Мы убежали, никто его не видел и не слышал, и он проторчал в своем заточении чуть не всю игру.

Его освободил кто-то из взрослых. С ревом он ушел домой, грозя нам кулаком. Мы катались по сугробу от хохота.

А метель обрушивает тучи снега, взмахивает белыми гривами, дыбится, клубится, несется белым стадом.

Вечером валюсь на тротуар, задираю ноги вверх и болтаю ими, вытряхивая из валенок снег. Штанины давно уже сползли с голенищ валенок.

Заявился домой, а говорить не могу: вместо голоса — шипение. Кашель, насморк, побаливает горло — это я, разгоряченный, насосался снегу.

— Вот он, гулёна, полюбуйтесь на него! — мать всплескивает руками. — Где дом находится — забыл. Ну, налетался досыта?! Всыпать бы хорошего ремня!

Валенки мои оледенели, гремят по полу, как деревянные, к подошвам пристыли комки снега.

Начинается домашнее лечение.

Мать варит чугун картошки. Меня и чугун накрывает полушубком. В лицо бьют горячие клубы пара.

— Дыши глубже, бездомовник! — кричит мать.

Я задыхаюсь. Лицо сразу же осыпают крупные капли, по нему текут ручейки. Я чувствую, как прогретому горлу становится легче.

Вот лягу, мать укутает меня одеялом, шубой. А утром хрипоты, кашля и в помине не будет.

Я еще не пришел в себя от лечения, как дверь рванули и в дом ввалилась бледная, распухшая от слез Петькина мать.

— Меркурьевна! Родная! Несчастье ведь у меня. Ой, батюшки! Петька ребенка убил!

Моя мать только руками всплеснула.

А произошло вот что.

Когда я ушел, Петька зазвал к себе Бычу.

Отец расчищал от снега двор, мать доила корову.

Петька и Быча заглянули в комнату квартирантов.

Неделю назад Петькин отец пустил на квартиру военного с женой и ребенком. Петька так и просиял, увидев у военного наган. Насмотревшись фильмов о гражданской войне, он мечтал о нагане, о сабле, о винтовке.

И вот комната квартирантов оказалась пустой. Они куда-то ушли.

Петька бросился к столу квартиранта, но на нем ничего не было, осмотрел кровать, приподнял подушку и даже застонал от восторга: там чернел желанный наган. Петька прижал его к груди, потом стал осматривать, ощупывать, смеясь, прицелился в Бычу, тот шарахнулся, погрозил кулаком.

И тут Петька увидел пятилетнего мальчика, игравшего на полу.

Петька сунул наган за пояс и начал угрожающе жестикулировать перед мальчиком, топать, строить страшные гримасы. Быче показалось, что он разыгрывает сцену допроса из какого-то фильма. Мальчик с интересом смотрел на Петьку и смеялся. Тогда Петька грозно стукнул по столу кулаком, подкрутил воображаемые усы, выхватил из-за пояса наган и… неожиданно грянул выстрел. Ребенок повалился на бок. Петька схватил его, тряс, плакал, мычал, метался по комнате. Трясущийся Быча бросился к Петькиному отцу.

Когда тот прибежал, Петька сидел под столом, а мальчик лежал на кровати, закрытый газетой…

Больше мы с Петькой не встречались. Его родители продали дом и куда-то уехали…

Водовоз

Вечерком по прохладе, когда уже стали разворачиваться белые звезды табачков, заглянул к нам финагент. Воротник его сорочки был завернут внутрь, обнажая шею и треугольник груди. Оттененная белизной сорочки, грудь резко чернела и лохматилась волосами. Рукава были закатаны до локтей. И руки тоже чернели волосами.

Парусиновые брюки, смятые гармошкой, сандалии на босу ногу, соломенная фуражка, в черных руках желтая папка с тесемочным бантиком. Все было по-домашнему мирно во внешности этого человека, а отец вдруг притворно залебезил, заулыбался льстиво и озлобленно.

— Присаживайтесь, товарищ Банников!

Мы с мамой тоже пришли на кухню. Мама, волнуясь, перебирала, теребила фартук.

Товарищ Банников сел, медленно развязал тесемочный бантик, раскрыл папочку, вытащил какой-то лист бумаги, осторожно, любовно провел по нему ладонью и вопросительно уставился на отца.

Тот угрюмо сосал цигарку, затягиваясь с такой силой, что самосад с треском разбрасывал искры, и видно было, как огонек от конца цигарки стремительно полз к губам.

— Ну так, как же… хозяин? Сколько будем тянуть? — веско спросил товарищ Банников. — Пеня растет. Сколько же она может расти? Или, может быть, мы любим пеню?

Отец, с притворным равнодушием глядя в потолок, начал объяснять: