Путешествие в Тянь-Шань

Я быстро начал свой спуск, что было впрочем нелегко, потому что крутой скат хотя и порос чудной травой альпийского луга, но был очень сыр и скользок. Спускался я не зигзагом, а по диагонали, направленной вниз долины к биваку, огни которого мне были уже ясно видны. Вскоре я заметил и другое живое существо, двигавшееся в одинаковом со мной направлении. Это был медведь, спускавшийся также по диагонали, но направленной не вниз, а вверх долины, и, следовательно, пересекающий мою диагональ гораздо ниже того места, где я находился. Тут я только вспомнил, что забыл свой револьвер в палатке и что у меня не было другого оружия, кроме молотка. Необходимо было избегнуть встречи с медведем и для этого сообразить, кто из нас попадет первый на место пересечения обоих путей. Так как я был ближе к этому месту, то, не теряя времени, я продолжал свой спуск и пересек путь медведя, когда он был от меня только в сотне шагов.

Спускаясь далее очень быстро, я, однако же, обернулся, чтобы посмотреть на спуск медведя. Дойдя до места пересечения тропинок, медведь остановился, обнюхал мой след и посмотрел на меня, но не повернул на мою тропинку и, не преследуя меня, продолжал свой путь по своей тропинке, значительно ускорив свой спуск и забавно кувыркаясь на крутых местах. Тут я уже мог успокоиться.

Пересекшие одна другую тропинки, при громадной высоте спуска, должны были разойтись при выходе своем в долину, по крайней мере, на целую версту. Спуск мой в долину продолжался еще не менее часа, но я не терял из виду огней своего бивака, и пока я дошел до дна долины, то была уже темная ночь. Добежав до бивака, я был встречен своими спутниками, уже сильно обо мне беспокоившимися. Поужинав и напившись чая, я вошел в свою палатку и при свете своей лампады, состоявшей из сухого кизяка, воткнутого в огромный кусок сала бараньего курдюка, записал свой дневник и уложил в пропускную бумагу свои сокровища – сборы редких растений альпийской заилийской флоры.

18 июня, проснувшись с рассветом в долине, мы снялись с ночлега и стали подниматься вверх долины Шаты. Перейдя на левый берег реки, мы пошли около небольшого ключика, поднимаясь зигзагом сильно в гору, частью по несколько болотистой почве, частью через большие глыбы сиенита, но, пройдя этот косогор, снова спустились в горную долину, где подъем был уж не так крут, и вошли в густой пихтовый лес, перемешанный с рябиной. Выше этот лес поредел и заменился кустарником, состоявшим преимущественно из можжевельника (Juniperus sabina). Затем исчез и можжевельник, и появились чудные альпийские луга с теми цветами, большинство которых я уже собрал накануне на том гребне, где встретился с медведем, но между ними еще я заметил несметное количество чудных крупноцветных алтайских фиалок (Viola grandiflora) и белых Edelveiss (Leontopodium alpinum).

Так мы доехали до вершины перевала, для которого гипсометрическое определение дало мне 3140 метров. Температура воздуха была только +2°, а весь склон перевала был засыпан снегом. Отсюда мы с Кошаровым и одним казаком поднялись еще на гору, возвышающуюся шапкой на сотню-другую метров над перевалом, так как мне хотелось, чтобы мой спутник увидел и срисовал тот восхитительный и даже более обширный вид, чем тот, который я видел накануне со своего горного гребня. Спустились мы с горного перевала очень быстро и, отдохнув на привале в нижней части долины, вышли на Кунгей и затем повернули очень быстро к востоку через волнистое пространство, разделяющее выходы из гор рек Шаты и Табульгаты, но здесь, переехав через речку Талды-су, до которой встречали еще обнажения сиенита, мы неожиданно наткнулись на баранту.