Путешествие в тропики

^{Ветка кофейного дерева.}

Постепенно проникая на юг Бразилии, кофейное дерево встретило наилучшие условия для культуры в штатах Минас-Жераис, Рио-да-Жанейро и особенно в Сан-Пауло. Здесь урожай и качество кофе оказались наилучшими.

Очень скоро Бразилия стала одним из главных поставщиков кофе на мировом рынке.

И вот, в самый разгар «кофейного» процветания, разразился мировой экономический кризис 1929–1933 годов. Все страны, кроме Советского Союза, были поражены этим кризисом. Спрос на все товары, в том числе и на кофе, сильно упал. В стране накопились огромные запасы кофе.

^{Пальма пиассавейра.}

Защищая интересы крупных плантаторов, бразильское правительство запретило посадки новых деревьев и приказало… уничтожать излишки кофе!

Сперва кофе выбрасывали из портовых складов в море. Но кофе не тонуло, зерна вскоре начинали гнить, отравляя рыбу и заражая нестерпимым смрадом окрестности.

Тогда решили кофе сжигать. Но и это оказалось не просто: кофейные зерна содержат влагу и плохо горят. Пришлось горы кофе обливать керосином. Но своего керосина у Бразилии нет, он ввозится из США. Около 1 миллиона долларов тратилось ежегодно на уничтожение излишков кофе.

За двенадцать лет уничтожили таким образом столько кофе, что потребовалось бы пятьсот океанских пароходов для его перевозки. Каждый житель земного шара мог бы получить из уничтоженных запасов два с лишним килограмма этого ценного пищевого продукта!..

На одной из станций мы заметили под навесом связки длинных волокон, немного похожих на нашу обыкновенную мочалу.

Я с трудом выдернул пучок этой «мочалы» из туго стянутой связки. Соседи по вагону сказали, что это пиассава — плетеночное волокно из листьев пальмы пиассавейры (Attalea funifara).

Когда поезд замедлил ход на повороте, то нам показали на небольшую рощу этих пальм на лесной расчистке. Местные жители вырубают другие деревья, окружающие пиассавейру, добиваясь лучшего роста этой ценной пальмы. Но это некрупная пальма — всего в 6—10 метров высоты, а ствол ее не толще 25–30 сантиметров в поперечнике. Зато красивые перистые листья пальмы превышают 2 1/2 метра в длину.

Два раза в год жители производят сбор волокна: срезают все листья, кроме самых молодых, и извлекают из них прочную гибкую пиассаву. Она идет на изготовление корзинок, штор, цыновок, а также широкополых шляп, напоминающих знакомые нам украинские брили, или головные уборы корейцев, сплетенные из рисовой соломы. Мелкие, но обильные плоды пиассавейры, похожие на маленькие кокосовые орехи, содержат масло, используемое для приготовления мыла и для технических целей.

Горючее из сахара

На закате солнца мы выехали в широкую долину, по которой спокойно текла, прихотливо извиваясь, река. Низкие ровные террасы реки были почти сплошь распаханы под плантации сахарного тростника, которые перемежались с сырыми заболоченными лугами.

Много столетий назад сахар расценивался на вес золота, он был важнейшим предметом мировой торговли. И не столько золото, сколько сахар привлекал множество колонизаторов-европейцев в Бразилию.

Культура сахарного тростника, завезенного сюда из Старого света, на новом месте нашла необычайно благоприятные условия. Колонизаторы разводили его на огромных и всё возраставших пространствах земли. Бразильский сахар долго занимал господствующее положение на мировом рынке. В XIX столетии на европейском рынке появился свой — свекловичный — сахар, и ввоз тростникового сахара стал год от году сокращаться. Хотя и сейчас Бразилия по производству сахара стоит на втором месте в мире после Кубы, но вывоз сахара сильно упал.

Получилась такая же история, как с кофе.

Специальное учреждение — «Сахарный и алкогольный институт» — регулирует площади под сахарным тростником. Главная цель этого учреждения — не допускать слишком большого производства сахара. Кроме того, изыскивают пути «рационального» использования сахара. Так, например, сахар перегоняют в спирт, а спирт примешивают в бензин.

Так ценнейший пищевой продукт, в котором ощущают острую нужду все народы мира, в том числе и бразильский, по милости капиталистов, буквально пускается на воздух, сгорая в автомобильных моторах…

Ночью наш вагон превратился в спальный. Узкий коридорчик с обеих сторон задрапировали занавесками. Нижние сидения придвинули одно к другому, опустили спинки — и получились места для лежания. Верхнее спальное место — узкая полка, днем прислоненная к стенке вагона; на нее постилают тюфяк.

Мы с Леонидом Федоровичем бросили жребий, кому где разместиться на ночь. Мне выпал тяжкий удел — спать наверху. Я оказался затиснутым между узким ложем и накаленным потолком, таким низким, что сесть на полке не мог бы даже ребенок. После сложных гимнастических упражнений мне всё же удалось раздеться.

С этим «удобством» бразильского спального вагона я бы еще примирился, если бы наверху была хоть маленькая щелочка для свежего воздуха. Разжигаемый жгучей завистью к безмятежно спавшему при открытом окне Леониду Федоровичу и разморенный духотой, я ненадолго уснул лишь к концу ночи.