Путешествие Вениамина Третьего

Наши путешественники двинулись вперед. Ноги у Вениамина ныли, отказывались идти. Он не обращал на это внимания и подбадривал себя. Но идти прямо и быстро не мог и поэтому все время шел вприпрыжку. Конечно, это была уже не та ходьба, что раньше. Измученный, он все же шагал все вперед и вперед. Да и что ему еще оставалось? Лечь посреди дороги? А толку что? Да и как же это может еврей разлечься на дороге? Это только огорчило бы Сендерла и задержало бы путешествие. Словом, они шли долго, в течение всего дня, пока господь бог не привел их благополучно в Пьевки, где они и остановились на ночлег.

Войдя в корчму, Вениамин сразу же забрался в угол и вытянулся во всю длину, — наконец-то можно было дух перевести и дать отдохнуть ногам.

Сендерл, как опытная хозяйка, пошел хлопотать по своей части — переговорить насчет ужина.

Корчмарь оглядел Сендерла с головы до ног и по его виду сразу же определил, что это не обычный постоялец, каких тут часто видишь. Он приветствовал его по обычаю и тут же принялся расспрашивать, кто они та кие, из каких мест. Сендерл скромно назвал свое имя и сказал, что он имеет кое-какое отношение к стране Израиля, что обслуживает реб Вениамина, того самого, который сейчас собственной персоной расположился вон там в углу. Корчмарь сделал набожное лицо, призадумался и попросил его присесть.

Оставим «принцессу», сиречь Сендерла-бабу, беседующего с корчмарем, и обратимся к «принцу» — Вениамину, посмотрим, что с ним и что он поделывает.

Вениамин как повалился в угол, так и остался лежать камнем, едва ли что-нибудь соображая. Жилы на ногах у него вздулись, кровь в них стучала и пощипывала, точно стаи мурашек пробегали по телу и впивались в него. В висках стучало точно молотками, в ушах гудело, и шум этот переходил вдруг в протяжный звон или прерывался оглушительным треском, как при взрыве ракеты. Тогда в глазах у Вениамина вспыхивали тысячи огней — желтых, зеленых, синих, фиолетовых, красных и всяких других цветов… Мгновение — и фейерверк гаснет, в глазах сплошной мрак, а в ушах снова начинало гудеть, как на мельнице.

Лежа в полузабытьи, Вениамин вдруг слышит приближающийся звон бубенцов. С минуты на минуту звон нарастает, усиливается. Но вот раздается скрип, будто телега остановилась у ворот. Доносятся голоса: говорят фальцетом, фистулой, басом, хрипло, гнусаво, картаво, будто целое местечко собралось на важное совещание. Все говорят одновременно, кричат — ни слова не разобрать. Когда иной раз на крыше соберутся кошки, то слышно, по крайней мере, что они мяукают. И, не понимая кошачьего языка, можно все же сказать уверенно: да, это мяукают кошки. А на местечковом собрании ничего не разберешь — что за крик? Здесь смешались смех, стоны, вздохи, шепот и визг, озорной выкрик и сладкий, льстивый голосок, покашливание и сморкание, стук и хлопанье… Вот и разберись, что все это вместе означает. Но тут распахнулись двери, и в дом с шумом ввалилась орава людей.

Вениамин забился подальше в угол и съежился.

В доме вдруг становится очень светло от множества свечей, воткнутых в субботние медные подсвечники. В некоторых подсвечниках отверстия забиты стеарином, и свечи в них еле держатся, в других отверстия широки и мелки, и свечи торчат в них криво, прижатые угольком.

У края длинного дубового стола сидят музыканты и настраивают инструменты. Скрипач возится со своей скрипкой, перебирает струны, а те отзываются каждая на свой лад: мы, мол, готовы, не было бы остановки за твоим смычком. И скрипач берется за смычок, проводит по нему рукой, держит его наготове. Флейтист тихо беседует с флейтой, она посвистывает в ответ. А цим балист трогает струны, постукивает молоточками по цимбалам. И только слепой барабанщик сидит, на двинув шапку на глаза, и дремлет.

Возле музыкантов на скамье стоит какая-то фигура, каждое слово которой вызывает оглушительный хохот, Даже дети, которые толпятся у окна, смеются до упаду и пытаются подражать весельчаку. Но вот он выкрикивает:

— Итак, в честь именитых родственников, в честь хозяина, в честь всех собравшихся здесь — сыграйте «фрейлехс»![18]

И музыканты дружно принимаются за инструменты, а мужчины и женщины берутся за руки и пляшут в хороводе.

Все кругом пришло в движение, закружилось, завертелось, даже клопы и тараканы вылезли из щелей и расползлись по стенам.

Один из танцующих вдруг валится на Вениамина. Танцор пристально вглядывается в него и вскрикивает:

— Ага! Вениамин! Отыскалась-таки пропажа! Добрался я все-таки до него! Вон он где! Вот он!..

На крик сбегаются люди. Вениамин узнает среди них почтенных тунеядовских горожан и тамошнего раввина. И все в один голос кричат:

— Вениамин, идем плясать! Танцуй, Вениамин!

— Не могу! Честное слово! — умоляет Вениамин. — С места двинуться не могу!

— Ничего! Ничего! — отвечают ему. — Идем, говорят тебе, сможешь! Тут и уметь нечего! Двигайся, дурья голова! Погоди, мы о тебе еще порасскажем!

— Зелде? — вскрикивает Вениамин. — Умоляю вас, не рассказывайте Зелде!

— Поднимайся же, глупец! Становись на ноги!