Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Часто поэтов не жалует власть,
ибо предельно им малую часть

целостной жизни дано показать:

жанра стихов такова уже стать.

Только лишь мысли да чувства одни

в недоумении ночи и дни

с рифмой игривой должны проводить:

вместо того, чтоб воистину – жить.

А между тем каждый хочет тиран —

царь ли, король, император иль хан —

общий у всех здесь властителей нрав,

каждый властитель отчасти здесь прав —

чтоб злодеяния в мире его

были чуть-чуть не «от мира сего».

Волю Истории в них показать

и – злую волю свою оправдать,

вот о чем втайне мечтает тиран:

царь ли, король, император иль хан.

Этого сделать не может поэт —

ведь у искусства его слабый свет.

Снова творя как бы из ничего,

ложное он создает волшебство.

И хоть и есть в нем закваска творца,

трудно поверить в него до конца.

Там же, где к образу веры в нас нет,

гаснет искусства великого свет.

Правда, останется после него

второстепенное, но – мастерство.

Жить с ним и в нем до конца обречен,

точно с пятой Ахиллесовой, он.

2

Деспотическая власть потому недолюбливает поэтов, что чувствует в глубине души – а у такой власти, как и любого демона, тоже есть душа – что поэтический дар по природе своей слишком односторонен, чтобы охватить жизнь во всей ее существенной целокупности, а именно это для демона власти есть вопрос жизни и смерти: ведь ничто в мире не бывает случайным, и если в тот или иной исторической момент и в той или иной отдельно взятой стране бразды правления захватила кровавая элита или единоличный тиран, то и для этого есть какие-то глубокие исторические основания, но вывести их на свет божий, а главное, оправдать их на весах бытия – то есть перед лицом вечности – может только художник, настоящий художник, и как правило, в жанре прозы: лирическому поэту такая задача просто не по плечу, – и вот демон власти инстинктивно тянется к таким художникам, заигрывает с ними, всячески поощряет их совершить великое таинство художественного преображения жизни – в данном случае, обремененной многочисленными и чудовищными жестокостями – дабы самому в качестве того или иного персонажа или, на худой конец, в «атмосфере между строк» обрести последнее оправдание, а с ним и вечное бытие.

Да, демон власти, демон-провокатор, демон-убийца знает, что перед судом морали ему никогда не оправдаться, поэтому он заранее презирает и ненавидит этот суд, предпочитая ему высший суд (прозаического) искусства, а поэтов, даже самых талантливых, он причисляет к апологетам морали и, нужно сказать, не без некоторого основания: ведь поэты не могут создавать законченного образа человека, их удел творить лишь образные чувства и мысли, а это еще не все, это, как говорится, «на любителя», это очень редко проходит сквозь игольное ушко последнего преображения и оправдания жизни.

И потому, когда разгорается смертоносный конфликт между оппозиционной лирикой и деспотической властью, и первая оказывается в положении голубя в когтях коршуна, не следует все-таки забывать – исключительно справедливости ради – что и на нем, этом душевно чистом и трогательно-невинном, как голубь, участнике конфронтации, лежит некая малая и, если угодно, мистическая вина – злые языки вообще поговаривают, что никакая противоборствующая сторона не может быть вполне невинной – вина однострунного озвучивания жизни.

3