Путешествие вокруг света

Живя в полнейшем согласии с радакцами, я старался изучить особенности различных мест их обитания, надеясь собрать полезный материал, необходимый для того, чтобы лучше понять природу коралловых рифов и островов. Для изучения мадрепоровых и других кораллов требуется целая человеческая жизнь. Выцветшие, побелевшие их скелеты, хранящиеся в коллекциях, не представляют большой ценности, но все же я мечтал привезти домой хотя бы такие. Во время купания Эшшольц собирал встречавшиеся ему различные виды кораллов и приносил на корабль, складывая их для сушки в ящики, в которых прежде были куры. Полипы при этом распространяют неприятный запах. Когда однажды утром Эшшольц решил взглянуть на свои сокровища, в ящиках было пусто: содержимое вышвырнули за борт.

На южной оконечности Отдиа, в верхних окаменевших слоях рифов много пустот, образующих бассейны, где можно купаться. В спокойной воде, среди цветущих коралловых садов там хорошо делать наблюдения и обдумывать загадки этих образований. Я выгородил на прибрежном песке участок и разложил там все, что хотел сохранить под палящим солнцем — кораллы, морских ежей и многое другое. Посредине воткнул палку с привязанным к ней пучком листьев пандануса, обозначив таким образом свою собственность. Под защитой такого символа мой участок для всех добрых радакцев, на чьем пути он лежал, был священным. Ни один мальчик, играя, ничего не тронул. Но разве можно все предусмотреть? Однажды в воскресенье матросы, получив увольнение на берег, решили обойти остров. Они наткнулись на мою сушильню, разорили собранную с таким трудом коллекцию, а потом добродушно поведали мне о своем открытии и передали обломки разбитых кораллов. Все же мне удалось составить хорошее собрание мадрепоровых кораллов Радака и подарить Берлинскому музею большой ящик с коллекцией. Но злая судьба по-своему распорядилась и этой частью моих трудов. Радакские литофиты, за исключением Millepora caerulea и Tubipora chamissonis Ehrenb., в королевском собрании или не имели этикеток, или не были приведены в порядок. Их продали вместе с другими дублетами. Поэтому Эренбергу^{178} в его труде о кораллах удалось сделать интересные заключения лишь о двух названных выше видах.

Однажды Рарик сопровождал меня к месту купания и коралловому саду. Когда мы пришли, я объяснил, что хочу искупаться, и начал раздеваться. Зная о том, как удивлял темнокожих друзей белый цвет нашей кожи, я полагал, будучи не столь стыдливым, как он, что Рарик воспользуется этим случаем, дабы удовлетворить свое вполне понятное любопытство. Я уже шагнул было в водоем и обернулся, но не увидел его и решил, что он ушел. Искупавшись и сделав необходимые наблюдения, я вылез из воды, оделся, осмотрел сушильню и хотел уже двинуться в обратный путь, как увидел, что кусты раздвинулись и из зеленых зарослей показалась добродушная, улыбающаяся физиономия моего спутника. За это время он успел красиво украсить свои волосы цветами сцеволы^{179} и сплести венок для меня. Рука об руку мы вернулись в его жилище.

Подобная стыдливость присуща всем радакцам. Никто никогда не подсматривал за нами во время купания.

Я решил провести эту ночь на берегу и понаблюдать, как ведут себя радакцы в домашней обстановке. Когда мы пришли, капитан уже отбыл на корабль, и вполне естественно, что семья Рарика приняла меня как гостя. Все были заняты приготовлением могана — теста из пандануса. Вечер мы провели под кокосовыми деревьями возле лагуны. Луна была в первой четверти, огонь не горел, не удалось даже разжечь трубку. За едой говорили только о нас, все изъяснялись громко и длинными фразами. Милые друзья всячески старались развлечь гостя. Они пели, что доставляло им огромное удовольствие. Будет ли правильно называть эти ритмы пением, а красивые естественные телодвижения (они выполнялись сидя) — танцами? Когда смолкли радакские барабаны, Рарик попросил меня спеть русскую песню. Я не мог отказать другу в этой скромной просьбе и должен был теперь, несмотря на свой, уже снискавший дурную славу голос, выступить достойным представителем европейского вокального искусства. Такова ирония судьбы! Но я не растерялся, встал и спокойно продекламировал, сильно подчеркивая размер и рифму, стихотворение Гёте «Дружеский теснее круг». Да простит меня бессмертный немецкий классик — француз выдал это на Радаке за русскую песню и танец! Островитяне внимательно следили за мной, весьма забавно подражая, а когда я закончил, то услышал, как они, искажая произношение, повторяли строки:

Станем цельны мы сердцами,
Добрыми пойдем путями
К верному спасению.^{180}

Ночевал я вместе с Рариком в большом доме; мужчины и женщины спали на помосте и на земле, и сон часто прерывался беседами. Утром я отбыл на корабль, но сразу же вернулся на берег.