Йорк объявил, что долгое время после того бушевали бури и шло много дождя и снегу. Сколько мы могли понять, он смотрел на самые стихии как на силы отмщения; это, между прочим, показывает, как естественно то обстоятельство, что у народа, ушедшего несколько дальше в культурном отношении, стихии уже персонифицируются. Что собой представляют «плохие дикие люди», всегда оставалось для меня весьма загадочным; из того, что сказал Йорк, когда мы наткнулись на похожее на заячью нору убежище, где накануне спал одинокий человек, я подумал было, что это воры, изгнанные своими племенами, но другие неясные высказывания заставили меня усомниться в этом; иногда я склонялся к мысли, что, вероятнее всего, то были душевнобольные.
Различные племена не имеют ни общего правительства, ни вождя; наоборот, каждое окружено другими, враждебными племенами; племена говорят на разных наречиях и отделены друг от друга только необитаемой пограничной полосой – нейтральной территорией; причиной их войн являются, по-видимому, средства существования. Страна представляет собой хаотическое нагромождение диких скал, высоких гор и бесполезных лесов, и все это видно лишь сквозь туманы да бесконечные бури. Обитаемы только прибрежные скалы; в поисках пищи огнеземельцы вынуждены беспрестанно кочевать с места на место, а берег до того крут, что передвигаться они могут только на своих убогих челноках. Им неведома привязанность к дому и еще менее того – привязанность к семье, ибо муж относится к жене, как жестокий хозяин к трудолюбивому рабу.
Совершалось ли когда бы то ни было деяние более ужасное, чем то, чему был свидетелем на западном берегу Байрон? Он видел несчастную мать, поднимавшую окровавленного умирающего маленького сына, которого муж ее безжалостно швырнул на камни за то, что тот уронил корзину с морскими ежами! Как мало в этой стране возможностей для упражнения высших духовных способностей: что здесь рисовать воображению, что сравнивать и решать рассудку? Чтобы сорвать блюдечко[195]
с камня, не требуется даже хитрости, этой низшей умственной способности. Ловкость дикарей в некоторых делах можно сравнить с инстинктом животных, потому что она не совершенствуется опытом: челнок – самое замысловатое их создание, – как он ни убог, оставался в продолжение последних 250 лет таким же, каким мы знаем его по описанию Дрейка.Глядя на этих дикарей, невольно задаешь себе вопрос: откуда они пришли? Что могло их привлечь? Или какая перемена заставила целое племя людей покинуть прекрасные северные области, спуститься вниз по Кордильерам, этому позвоночному столбу Америки, изобрести и построить челноки, не употребляемые племенами, населяющими Чили, Перу и Бразилию, и, наконец, вступить в одну из самых негостеприимных стран на всем земном шаре? Хотя сначала подобные мысли и приходят неизбежно на ум, но можно с уверенностью сказать, что они отчасти ошибочны. Нет никаких оснований полагать, что численность огнеземельцев падает; следовательно, мы должны допустить, что на их долю достается достаточно счастья, какого бы рода оно ни было, чтобы жизнь имела цену в их глазах. Природа, сделав привычку всемогущей, а результаты ее действия наследственными, приспособила огнеземельца к климату и естественным произведениям его скудной родины.
Задержавшись из-за очень плохой погоды на шесть дней в бухте Вигвамов, мы вышли в море 30 декабря. Капитан Фицрой имел намерение пройти к западу, чтобы высадить Йорка и Фуэгию в их родном краю. В море нас преследовали непрерывные штормы, да и течение было противным, так что нас отнесло на юг до широты 58°23'. 11 января 1833 г., подняв все паруса, мы уже оказались было в нескольких милях от большой суровой горы Йорк-Минстер (которую назвал так капитан Кук и по имени которой был назван старший огнеземелец), когда жестокий шквал заставил нас убрать часть парусов и повернуть в море.
Прибой со страшной силой разбивался о берег, и брызги взлетали над утесом, достигавшим, пожалуй, 200 футов в высоту. 12-го шторм был очень силен, а мы не знали своего точного местонахождения; чрезвычайно неприятно было слышать беспрестанно повторяемые слова: «Смотри хорошенько в подветренную сторону!» 13-го буря бушевала со всей яростью; видимость была ограничена сплошной завесой брызг, поднимаемых ветром. Море имело зловещий вид – точно мрачная волнующаяся равнина с пятнами наметенного снега; но в то время как корабль выбивался из сил, альбатрос, распустив крылья, скользил прямо против ветра. В полдень на нас обрушилась огромная волна и залила один из вельботов, который пришлось тотчас отрезать.
Бедный «Бигль» задрожал от удара и несколько минут не слушался руля, но вскоре, как и подобает такому хорошему кораблю, выпрямился и снова стал против ветра. Если бы за первой волной последовала вторая, наша участь была бы решена скоро и навсегда. Уже 24 дня мы тщетно старались продвинуться к западу; люди измучились от усталости, в течение многих суток у них не было ни одной сухой вещи, которую можно было бы надеть.