Путешествие восьми бессмертных(Собрание сочинений. Т. II)

Фахай махнул рукой на запад. Оттуда тотчас появился белый туман, который спустился на вершину башни, пополз по стенам ее вниз и обволок совершенно Фахая. Но через минуту он рассеялся, и пораженный народ увидел прекрасную Сучжэнь, которая стояла рядом с монахом и, улыбаясь, с любовью смотрела на своего мужа…

Ханьвэнь рванулся вперед, схватил жену, поднял ее как перышко и крикнул:

— Фахай, я не могу отдать ее тебе! Пощади ее! Верни ее мне и нашему сыну! Если ты не простишь ее — я не смогу жить: я хочу вместе с ней разделить ее участь!

Фахай медленно подошел к Ханьвэню и пристально посмотрел на него. Казалось, какие-то лучи протянулись из глаз монаха, проникая в душу Ханьвэня, и парализовали его волю. Он поставил жену на землю и, не будучи в состоянии вынести взор Фахая, опустил глаза вниз…

— Бедный волей человек, — сказал с жестокой усмешкой священник, — неужели ты не понимаешь, что мои личные желания и воля — ничто; я обязан исполнять волю Будды — и исполняю ее, хоть бы духи всех миров восстали бы на меня… Но, — продолжал он, помолчав, — есть и для тебя утешение, а для нее — надежда, но при строгом выполнении одного условия… Ты, Белая Змея, способна к развитию и самоусовершенствованию; ты тысячу лет провела в Пещере Чистого Ветра и едва не получила бессмертия, сделавшись высшим существом. У тебя есть сила воли в достижении хороших целей, если только тебе поперек пути не становится твоя животная страсть. И теперь я не потребую от тебя тысячелетнего искуса: если ты только двадцать лет проведешь в непрерывных размышлениях о грехах, в которые вовлекло тебя твое животное начало; если ты неусыпно будешь развивать чистоту мысли и сердца — то великий Будда позволит тебе выйти из-под башни. Мало того — если ты будешь достойна, то тебе будет разрешено вернуться на западные небеса и присоединиться к сонму бессмертных…

Последние слова Фахая были для Сучжэнь и Ханьвэня каплей воды, которая освежает уста умирающего от жажды. Но все-таки они заронили слабую надежду в их истерзанные сердца.

Затем Фахай повернулся к угрюмой гигантской башне и, подняв вверх руки с длинным посохом, громко воскликнул:

— Славный О-ми-то-фо! Могучий О-ми-то-фо! Великий О-ми-то-фо!⁴⁷

С каждым восклицанием он ударял в землю своим посохом, и с каждым разом возгласы его делались проникновеннее и громче.

И вдруг, после третьего раза, — башня дрогнула… Ее основание, казавшееся вылитым из цельного камня, медленно раздвинулось как раз под нишей, и разверзлась пропасть, зиявшая мрачным отверстием.

Народ в ужасе отшатнулся.

— Белая Змея, — сказал Фахай, — сходи!

Сучжэнь, бледная и еще прекраснее, чем обыкновенно, сделала несколько неверных шагов вперед, и среди мертвой тишины раздался ее дрожащий, как струна, голос:

— О, вы, силы земные и небесные! Дайте моему невыразимо любимому Ханьвэню вечное счастье, которое я хотела, но не смогла ему дать! Ханьвэнь — люблю, люблю!..

И с этими словами она бросилась в бездну.

Из сотни грудей вырвался крик; женщины застонали и заплакали.

Ханьвэнь бросился было за женой, но на самом краю бездны его остановила сильная рука Фахая, отбросившая его в сторону. И монах тотчас опять ударил посохом в землю.

Снова дрогнула громада башни, и зияющая пропасть закрылась. Башня сделалась такой же неподвижной, какой она была в течение многих лет.

Фахай отошел от башни и махнул своим кубком по воздуху. Плывшее по воздуху одинокое пушистое облачко тотчас спустилось на землю и остановилось на минуту у башни, пока Фахай садился на него; затем оно быстро поднялось вместе с монахом.

И вовремя! Потому что раздражение и злоба против священника все усиливались в народе. Глухой ропот, начавшийся в задних рядах, скоро превратился в бешеные крики. Промедли Фахай еще минуту — наверно, толпа разорвала бы ненавистного монаха.

Но когда волна злобы докатилась в народе до передних рядов — облачко уже исчезало за вершинами высоких западных холмов.

Без чувства, без мысли, с ощущением страшной пустоты и полного отторжения от всего мира, стоял Ханьвэнь перед башней. Давно уже стемнело; бесчисленные звезды зажглись на небе; народ еще с вечера разошелся по домам, спеша вернуться в город до закрытия городских ворот, и Ханьвэнь один стоял около гробницы живой жены.

XXII

Когда Зеленая увидела, что ее госпожа погибла, — она поняла, что и ее собственной жизни угрожает опасность. И ей сделалось страшно: не за себя, — а за Спящего Дракона. Конечно, ребенок будет в большей безопасности и станет пользоваться лучшим уходом у родной тетки, чем у чужих людей; поэтому Сяо-цинь отнесла мальчика к сестре Ханьвэня, нашла ему хорошую кормилицу, оставила на воспитание ребенка все деньги, какие у нее были, и скрылась в свое старое жилище в горах.