Путешествие восьми бессмертных

И треугольная дубовая тяжелая палка сто раз опустилась на его подошвы, причиняя сначала страшную, резкую боль, а потом вызывая только ощущение обжога, как будто бы ему обливали ноги кипятком.

Конечно, он тут же с позором был выгнан со службы. И хорошо еще, что это дело кончилось для него так благополучно!

Этот Чжу был шурин Ханьвэня, муж его старшей сестры.

Когда Ханьвэнь, радостный и возбужденный, прибежал к сестре, то его поразили плач и вопли, раздававшиеся из дома. Сестра плакала не потому, что ее муж подвергся тяжкому наказанию — это в Китае часто случается и пятна на человека не кладет, — а потому, что его выгнали со службы «по денежному делу», и вновь на службу его нигде более не примут. Призрак нищеты и голодной смерти уже стоял перед ней. При взгляде на перепуганных детей, прижавшихся в углу, она рыдала все сильнее и сильнее…

Ханьвэню стало невыразимо жаль эту женщину, которая, уйдя в свою собственную семью, так долго была чуждой для него; ведь все-таки это была его родная сестра!

И он, скрепя сердце, решил отдать ей свое серебро, хотя этим он отдалял от себя собственное счастье: где он снова достанет денег для приготовлений к свадьбе!

— Сколько всего украдено? — спросил он.

— Всего пропало двадцать слитков по пятьдесят лян, — отвечал ему Чжу.

Ханьвэнь вздохнул: у него было всего два слитка. Но он решил отдать их оба, чтобы облегчить положение шурина.

— Старший брат, — сказал Хан, — я готов помочь вам всем, чем могу, но у меня есть только два слитка — простите, что так мало! Возьмите их и отдайте в ямынь; быть может, начальник смилостивится и даст вам службу, хотя бы на первое время и ничтожную.

Обрадованный неожиданной помощью с той стороны, с которой менее всего ожидал ее, Чжу схватил серебро и стал завязывать его в платок, чтобы тотчас передать в ямынь.

Но каково же было его изумление и испуг, когда на внутренней стороне каждого слитка, имевшего форму лодочки, он увидел казенное клеймо и написанные тушью характерным почерком ямыньского казначея номер слитка и его вес!

У Чжу закружилась голова. «Значит, вор — это его собственный ближайший родственник, не побоявшийся осрамить его, Чжу, и не остановившийся перед гибелью своей сестры и ее детей!..» И еще более тяжелая мысль сжала его сердце: «Да ведь я сам в глазах людей должен быть участником этого преступления! Правда, я сейчас отнесу это серебро в ямынь: ни один вор этого не сделает, — давать лишнюю улику против себя, — но люди так жестоки и слепы в осуждении ближнего, что никто, даже ближайшие друзья, не рискнут заступиться за него… Не лучше ли оставить эти деньги у себя или отдать их Ханьвэню? Да ведь тогда-то я и сделаюсь на самом деле участником воровства! Нет, будь что будет, — а я отнесу деньги в ямынь!»

Такие мысли разрывали сердце Чжу на части в то время, как Хань рассказывал сестре о встрече с очаровательной девушкой, о знакомстве с ее почтенным отцом, о получении денег и о будущем счастье…

Сестра слушала его с изумлением. Тут только она заметила, что ее брат высок, красив и строен, и подумала, что, вероятно, какая-нибудь прелестница увлеклась им; ведь этих женщин много развелось с тех пор, как путешественники стали съезжаться посмотреть их чудный Хан-чжоу! Тогда делается понятным, откуда у брата взялось серебро. Конечно, юноша стесняется сказать правду, — а может быть, он и сам, по своей неопытности, не понимает, в чем дело…

Но ее муж, ставший более внимательным под конец рассказа Ханьвэня, думал иначе.

«Как он еще глуп, — думал Чжу, — что может сочинять такие неправдоподобные сказки! Неужели найдется хоть один человек, который может ему поверить! Конечно, опытные воры сделали его своим помощником: зная, что он мой родственник и должен от меня знать расположение денежной кладовой, ямыньские порядки и вообще все, что им нужно было знать для их дела, — они его выспросили, а может быть — даже заставили участвовать в краже. Ведь в эту ночь он не ночевал дома, в первый раз за 18 лет! И эти деньги — его доля в краже. Одно непонятно — почему он предложил их мне? Что это — жалость к сестре или крайняя глупость?..»

И Чжу, с величайшим трудом передвигая свои избитые ноги, пошел в ямынь.

Получив деньги и расспросив Чжу, уездный начальник послал солдат за Ханьвэнем. Юноше и в голову не приходило, что его могут заподозрить в краже; он спокойно рассказал начальнику о событиях вчерашнего дня.

Конечно, «сянь-гуан» не поверил ни одному слову Ханьвэня, но, тем не менее, взяв стражу, тотчас сам поспешил к тому месту, где, по точному указанию Ханьвэня, стоял «большой дворец» отставного генерала.

Вот — он будет сейчас здесь, за этой рощей…

Глядь, а на месте дворца — болотистый пустырь, а рядом — старый разрушенный храм, заросший травой и покрытый мхом.

Развалины были тщательно обысканы. Довольно большой четырехугольник, застроенный вокруг полуразвалившимися зданиями, был вымощен камнем. Посреди него стояло здание, сохранившееся лучше других построек.

Входная дверь отворилась от толчка, и все вошли внутрь.