Путешествие вверх (СИ)

Они смолкли, отчаянно обнявшись. Их сердца мучительно сжимались, словно им осталось жить лишь несколько минут. Словно их не ждала вся жизнь… но ведь и она когда-нибудь закончится, и они расстанутся, — навсегда. Анмай словно впервые понял это.

— Я никогда не представлял, что любовь… столь мучительна. Я хочу умереть, лишь бы не было этого… этого страха, но всё же… я не хочу, чтобы он исчез. Что это?

— Я не знаю… это счастье.

— Оно… оно должно быть таким? — она увидела его растерянные глаза.

— Я не знаю… я только девчонка.

Они снова крепко прижались друг к другу, и затихли. Анмай почувствовал, что мучительная тоска медленно отступает, — всё же, они были очень молоды. Он не желал ухода этой боли, она делала его старше… но вот осталась только радость. Юноша яростно встряхнул волосами.

— Знаешь, я до сих пор не могу разобраться толком в своих ощущениях. То, что мы делали вчера, перед тем, как заснули… мне было очень приятно, но… только телу. В первый раз… ещё перед тем, как мы… слились, было приятнее… словно сливались не наши тела, а наши души… нет, не могу объяснить, — Анмай опустил голову, в его голосе прорезалась холодная, с трудом сдерживаемая ярость.

— Почему я не могу толком выразить свои мысли, и ничего нет труднее, чем рассказать о собственной мечте? После того, как я встретился с тобой… со мной творится что-то… я не могу понять. Я люблю тебя, и мне хочется стать лучше, чем я есть, — таким, каким я сам представляю себя, и жить в мире чистоты… душевной чистоты… а в моих мыслях много зла, которого я не замечал, зла, которое я не считал злом… пока не встретил тебя. Чужая красота вызывала у меня зависть и злобу, — вместо радости и понимания, и я считал это естественным… нет, опять не то! По крайней мере, не только: я злился на мир за то, что вся его красота, какую я видел, — творение ли это рук или природы, — лишь отдаленное эхо того, что я хочу, к чему стремлюсь, всегда неполное и мгновенное отражение чего-то невыразимого, несказанного, несозданного. А для меня труднее всего, — заглянуть в этот мир. Какой смысл писать книгу, которую я хотел бы прочитать, если тебе дано понять, что невозможно придумать то, что тебя потрясет, даже просто заставит задуматься? Это надо искать… вне себя. Но вот любви я не знал. Я не мог представить того, что получил… и мне страшно потерять это счастье, — он откинулся на спину, его грудь вздымалась. Хьютай невольно положила руку на его живот, чувствуя, как глубоко он дышит. Анмай повернулся к ней, накрыв её руку своей ладонью.

— На самом деле это тоска о неосуществимости мечты. Когда встречаешся с… с чистотой, хочется ещё большей чистоты, хотя я понимаю, что это невозможно, что мне никогда не жить в мире, где нет злых мыслей, не стать тем… тем, кем я мечтаю стать… чистым… но мы должны стремиться к этому, Хьютай. Мы должны стараться стать лучше, чем мы есть… и сделать мир таким, в котором мы хотели бы жить, — это самое важное, но… знаешь, я привык драться за свою мечту… меня приучили. И мне хочется сделать всё, что я смогу, чтобы я… ты… жили в мире без зла… Но я боюсь, что ради… ради этой мечты я могу совершить нечто безмерно страшное… не знаю, что со мной! — он помолчал. — Всё остальное — знания, силы, машины, оружие, — это необходимо, но это… вне нас. Это не принесет нам счастья… такого, как чистота. А чистоты не будет, если у нас не будет тоски по ней… она никогда не должна угасать. Пусть это причиняет боль, но по-моему, тоска по… совершенству, — это лучшее, что у нас есть. В ней живут наши творения, которые ещё не созданы, живет всё лучшее, что в нас заключено, и что мы должны спасать друг в друге. А что до счастья, то миг, когда я отделил добро от зла в своей душе, был лучшим в моей жизни.

* * *

Хьютай давно заснула, досмотрев свои воспоминания до конца. Анмай лежал неподвижно, окруженный мягким теплом и абсолютной, мертвой тишиной. Его наполнил покой, он задремал… проснулся от дикого страха с бешено колотящимся сердцем, — ему снилось, что он уже умер. С трудом успокоившись, он задремал снова… задремывал, просыпался… он чувствовал, что прошло очень много времени. Потом и он заснул, — последний раз в своем теле.

Глава 16. Последняя граница

Разбиты стекла в витраже,

Умолкли пламенные речи.

И тщетно говорить «до встречи»:

Нам не увидеться уже.

Анна Ахматова.

Анмай проснулся от странных, словно бы зовущих его звуков, и прислушался. Действительно ли он слышит за стеной слабое, — очень слабое, — пение флейты, или у него просто звенит в ушах? Так и не решив это, он взглянул на Хьютай. Её грудь часто вздымалась в тяжелом, неспокойном сне, беззащитный живот едва заметно изгибался в такт вдохам. Анмай хотел разбудить её, но не решался.