Путешествия барона Мюнхгаузена

Дело было так. Мой батюшка шел вдоль берега гавани, глубоко задумавшись о предстоявшей ему вскоре поездке во Францию, и размышлял, какое бы выбрать судно из стоявших наготове к отплытию, как вдруг на него бросился со страшной яростью морской конек. Батюшка обшарил все карманы, ища какое-нибудь оружие, и так как не нашел там на этот раз ничего, кроме упомянутой пращи, то вложил в нее два гладких кремня и так ловко метнул их в голову чудовищу, что каждым камнем выбил ему по глазу. Совершенно ослепшее животное сразу стало совсем ручным и тихим, позволило сесть на себя и отвезло моего отца в лавку седельника, причем праща служила в качестве узды. Отец купил седло, надел его на конька и помчался на нем по морю прямо в Кале, на что ему понадобилось лишь час и десять минут. Морской конек, представлявший собой, кстати сказать, игру природы, то есть за исключением плавательных перепонок и странной гривы походивший на придворную пегую лошадь турецкого султана, не плыл, а бежал с невероятной быстротой по морскому дну, гоня перед собой миллионы самых разнообразных рыб.

В Кале отец продал морского конька хозяину гостиницы «Три кубка» за ничтожную сумму — девятьсот червонцев, и оборотистый хозяин до сих пор еще показывает его за деньги и зарабатывает на нем больше, чем на своей гостинице. В Париже мой отец заказал искусному придворному художнику короля написать картину, изображающую его самого, морского конька и морских чудовищ, встречавшихся ему во время переезда через пролив. Быть может, вы уже видели эту картину. Она висит в моей спальне…

В Гибралтаре я едва успел отпраздновать встречу с моим другом Эллиотом и пройтись по валам, чтобы взглянуть на состояние гарнизона и осадные работы неприятеля, как мне помог сделать удивительное дело зеркальный телескоп Доллонда, который я купил в Риме у одного корабельного капитана, очень нуждавшегося в деньгах. Я обнаружил с помощью этого замечательного прибора, что осаждающие собирались выстрелить из тридцатишестифунтового орудия в тот бастион, на котором мы находились в это самое мгновение. Я на всех парах подбежал к ближайшей пушке — сорокавосьмифунтовому орудию, когда испанский канонир поднес к затравке фитиль, и я скомандовал: «Пли!..» Оба орудия выстрелили одновременно, и оба ядра встретились друг с другом приблизительно на полпути.

Наше сорокавосьмифунтовое ядро попало так точно в тридцатишестифунтовое, что последнее было отброшено назад, оторвало голову канониру с фитилем, сбило мачты трех кораблей, плывших в то время рядком под парусами мимо крепости, затем пролетело через весь Гибралтарский пролив и еще несколько миль — над Африкой. Наше же ядро, отбросив назад ядро неприятеля, продолжало свой путь, сбило с лафета пушку, которая выстрелила по нам, и с такой силой швырнуло ее на корабль, что та тотчас же пробила ему дно, и корабль ушел под воду с тысячью испанских матросов и несколькими сотнями сухопутных солдат, которые, разумеется, все погибли… За эту услугу генерал Эллиот предложил мне офицерскую должность, но я с благодарностью отклонил эту честь, и потому в следующем номере военной газеты была напечатана благодарность мне, и всем караулам было приказано отдавать мне воинские почести.

До сих пор еще никому не известно, кто собственно спас тогда Гибралтар, и, открывая вам сейчас эту тайну, я рассчитываю на вашу скромность и надеюсь, что вы не будете никому этого пересказывать…

Однажды, поздним вечером, около полуночи я, воспользовавшись кромешной темнотой, тайком прокрался в неприятельский лагерь, переодевшись католическим священником, и вошел в палатку графа Артуа, где он как раз в это время собрал военный совет с участием главнокомандующего и всех высших офицеров для обсуждения назначенного на рассвете штурма крепости. Все имеющиеся орудия решено было, как только предрассветные сумерки дадут хоть немного света, направить на определенную точку, а при первых солнечных лучах выпалить по возможности одновременно из более чем трехсот пушек утренний салют и прервать сон осажденных. Когда через несколько часов, примерно около полудня, благодаря бомбардировке одной и той же точки, образуется брешь, с противоположной стороны Гибралтара будет произведена ложная атака, а затем все главные силы проникнут через это слабо защищенное место в крепость.

Благодаря своему костюму я слышал все эти разговоры, и когда военный совет окончился и все улеглись спать, я все еще бродил по лагерным улицам между палатками и раздумывал, как бы помешать выполнению неприятельского плана. Я с радостью заметил, что весь лагерь спит глубоким сном, даже и часовые, которые, вместо того чтобы бодрствовать на своих постах, набирались во сне сил для завтрашнего боя.