Я помню, что мы пытались снять и сложить на палубе паруса, но сильный порыв ветра выхватил Их у нас из рук и вышвырнул за борт, словно воздушные шарики, а с ними едва не выпала за борт Чи-Чи. И еще я смутно помню, что Полинезия кричала откуда-то сверху, что нужно задраить люки. Несмотря на то, что паруса были спущены, мы с дикой скоростью мчались в южном направлении. Время от времени откуда-то из-под днища корабля возникали огромные страшные серо-черные волны, подобные ночным чудищам. Они обрушивались на нас с такой силой, что бедный «Кроншнеп» приостанавливался и уходил под воду, напоминая задыхающуюся тонущую свинку.
И когда я ползком пробирался к штурвалу, цепляясь руками и ногами за поручни, прилипнув к ним, словно пиявка, чтобы меня не смыло за борт, одна из этих ужасных волн подхватила меня и протащила по палубе. Со всей силой я ударился головой о дверь и потерял сознание.
ГЛАВА 4
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Когда я пришел в себя, в голове у меня был туман. Море успокоилось, небо очистилось. Я было подумал, что задремал на солнышке на палубе «Кроншнепа». И боясь, что проспал свою вахту у штурвала, хотел вскочить на ноги. Но тут же выяснилось, что это невозможно. Я был привязан к чему-то за локти. Попытавшись повернуться, я обнаружил, что это обломок мачты. И тут я понял, что нахожусь не на корабле, а лишь на том, что от него осталось. Меня охватил ужас. Сколько я ни напрягал глаза, кругом, куда ни кинь взгляд, была вода — ни полоски суши, ни корабля вдали. Я был совершенно один в океане.
Наконец мало-помалу моя разбитая голова начала вспоминать, что произошло: как разыгрался шторм, как смыло паруса за борт, и как потом огромная волна ударила меня со всей силой о дверь. Но что стало с Доктором и всеми остальными? И что это за день — завтра или, послезавтра? И почему я сижу на обломках корабля?
С трудом протиснув руку в карман, я вытащил оттуда перочинный ножик и разрезал веревки. Это напоминало мне историю, однажды рассказанную Джоном Дулитлом про капитана, привязавшего своего сына к мачте, чтобы того не смыло в воду. Видимо, Доктор поступил так же со мной.
Но где же он сам?
И ту т мне в голову пришла страшная мысль, что Доктор и все наши друзья утонули. Ведь никаких других обломков корабля поблизости не было. Я поднялся на ноги и осмотрелся. Ничего вокруг, только небо и вода!
В этот момент я заметил маленькое темное пятнышко вдалеке над волнами. Это оказался буревестник. Я пытался заговорить с ним, когда он подлетел поближе, но, к сожалению, я еще не так хорошо знал язык морских птиц, чтобы привлечь к себе его внимание и тем более объяснить, чего хочу.
Он дважды спланировал надо мною, даже не взмахнув крылом. И я поймал себя на том, что, невзирая на охватившее меня отчаяние, мне страшно интересно, где же эта птица провела вчерашнюю ночь и как она смогла пережить бурю. Ведь с этим буревестником, фактически крошечным комочком перьев, куда меньшим и более слабым, чем я, разбушевавшееся море могло расправиться безо всякого труда.
Но в ответ на мой невысказанный вопрос птица лишь лениво покачивала крылом. Вот уж кого можно было назвать бывалым моряком. Ведь море было ее пристанищем и в ясный солнечный день, и в бурю.
Покружив надо мною, как я предположил, в поисках пищи, буревестник улетел в том же направлении, откуда и появился. Больше я его не видел.
Я почувствовал, что голоден и что мне хочется пить. В голову лезли всякие грустные мысли, какие обычно появляются, когда человек находится в одиночестве и не имеет возможности позавтракать. Что станет со мной, если Доктор и все утонули? Я умру от голода и жажды. Тут солнце зашло за облако, и мне стало холодно. Сколько же миль отделяет меня от суши? А что, если разразится новая буря и смоет меня с этих несчастных обломков?
Мне становилось все тоскливее и тоскливее, и вдруг я вспомнил слова Полинезии: «С Доктором ты в безопасности, — говорила она, — он всегда добирается до места. Помни это».
Мне наверняка не было бы так страшно, если бы Доктор был рядом. Но от безысходного одиночества невыносимо хотелось плакать. Но ведь и буревестник был один. Что же, я маленький ребенок, что ли, — уговаривал я самого себя, — чтобы рыдать из-за какого-то там одиночества. В данный момент, по крайней мере я в полной безопасности. Джон Дулитл наверняка бы не испугался, окажись он в моем положении. Наоборот, он только радовался, когда совершал открытия, находил какого-нибудь нового жука или еще что-нибудь в этом роде. И если Полинезия говорила правду, то Доктор никак не мог утонуть, и все в конце концов образуется.
Я выпрямил спину, застегнулся на все пуговицы и начал расхаживать взад-вперед по своему плотику, чтобы согреться. Буду как Джон Дулитл и не стану плакать, но и радоваться тоже пока рановато.
Сколько времени я так ходил, не знаю. Видимо, довольно долго, поскольку больше мне нечего было делать. Наконец я устал и прилег отдохнуть. Несмотря на все мои горести, я заснул.