Путешествия Гулливера

Это предложение было с негодованием встречено почти всеми членами совета. Адмирал Болголам в бешенстве вскочил с места и закричал, что его удивляет, как господин государственный секретарь может заступаться за изменника, который в глубине души является несомненным тупоконечником. „Коварство зарождается в душе прежде всякого действия, — рычал он, — и Человека Гору необходимо казнить!“ Государственный казначей был того же мнения. Он еще раз указал на чудовищные финансовые издержки в связи с вашим содержанием. Кроме того, — добавил казначей, — предложение государственного секретаря ослепить преступника грозит еще бóльшими тратами, ибо, как свидетельствует опыт, слепые утки и гуси едят гораздо больше, чем прочие птицы, и быстро жиреют.

Однако король решительно воспротивился смертной казни, заметив, что если государственный совет считает лишение зрения наказанием недостаточным, то всегда будет время вынести другой, еще более суровый приговор. Тут Рельдресель снова взял слово. Речь его касалась расходов на ваше содержание и пропитание. „Уж если дело обстоит таким образом, — обратился он к казначею, — то, постепенно уменьшая количество пищи, можно свести его к такому минимуму, что Человек Гора начнет худеть, чахнуть, потеряет аппетит и угаснет…“ В общем, ваш приятель предложил уморить вас голодом. Этот план решили оставить как запасной, а к исполнению был принят вариант с вашим ослеплением. Постановление совета было подписано всеми членами за исключением упрямого адмирала.

Итак, дня через три к вам явится ваш друг Рельдресель и объявит, что едва-едва спас вас от позорной казни. Затем зачитает обвинительный акт и растолкует, насколько милостив король Лилипутии и какую снисходительность проявили члены государственного совета — ведь вас всего-навсего лишат зрения. Его величество убежден, что вы безропотно подчинитесь приговору. Двадцать лучших хирургов будут наблюдать за ходом операции. Вы просто ляжете на землю, широко раскроете глаза, и самые опытные стрелки сделают вас незрячим за какую-нибудь минуту. Боли не будет…

Вот и все, что я хотел сказать, господин Куинбус Флестрин. Копию обвинительного акта уничтожьте, а дальше поступайте как знаете. Мне пора, иначе не миновать неприятностей. Вынесите меня за пределы вашего дома и — прощайте!»

Оставшись в одиночестве, я задумался. Я не знал — плакать мне или смеяться над нелепыми фантазиями и глупостью лилипутов, и корил себя за то, что вверил свою судьбу столь немилосердному правителю.

Обвинения против меня не были полностью беспочвенными, но факты, все до единого, толковались неверно. Я мог бы попробовать защитить себя в суде, но мне ли не знать, что все политические процессы завершаются так, как угодно судьям. Конечно, мне ничего не стоило превратить столицу Лилипутии в развалины, однако я отказался от этой соблазнительной мысли. Ведь я принес присягу, носил высокий титул нардака, был любим народом этой страны. Недоброжелательство короля, вызванное интригами министров, не освобождало меня ни от обязательств, ни от собственных принципов.

В конце концов я принял решение, которое можно объяснить лишь моей молодостью и горячностью. Я не думал о последствиях и не знал, чем закончится мое бегство. Мне разрешили посетить остров Блефуску — и этим следовало воспользоваться. Поэтому, не дожидаясь официального визита государственного секретаря, я отправил Рельдреселю письмо, в котором уведомлял своего бывшего приятеля о том, что, по любезному разрешению его величества, ненадолго отправляюсь ко двору императора Блефуску.

На следующее утро я уже был в гавани, где стоял королевский флот. Мне повезло — на самом большом военном корабле не оказалось команды, так как он был недавно спущен на воду и еще не достроен. Я поднял якорь, привязал к носу судна веревку, затем разделся и бросил на палубу одежду и одеяло, которое захватил с собой. Вброд, а кое-где и вплавь я добрался до ближайшего порта на острове Блефуску, ведя корабль за собой.

Блефускуанцы уже поджидали меня и встретили восторженными криками.

Мне дали проводников и показали путь в столицу империи, которая также носила название Блефуску. Проводников я всю дорогу нес на руках, дивясь их детской доверчивости. Подойдя на двести ярдов к городским воротам, я спустил смельчаков на землю, знаками попросил сообщить о моем прибытии, а сам присел передохнуть.

Спустя час мне доложили на лилипутском языке, что император в сопровождении семейства и придворных выехал из дворца для торжественной встречи. Я вскочил на ноги и прошел еще сто ярдов. Император и его свита спешились, императрица и придворные дамы выбрались из карет — на лицах блефускуанцев не было и следа страха или беспокойства.