Путешествия по ту сторону

К концу ночи мы все стали заправскими птицами. Мы узнали, что наступает утро, по шуму лифта. Тогда мы выбрались на крышу с телевизионными антеннами посмотреть на восход солнца. На востоке над морем небо слегка покраснело, и дома были цвета паутины. Мы так устали, что не было больше сил говорить. Мы лишь глядели, моргая, перед собой и дрожали на холодном ветру. Впереди простиралось море, плоское, без волн, тоже пепельного цвета, цвета пыли. Медленно обозначился багрово-красный солнечный диск. Странно было видеть, как солнце вот так, с усилием, поднимается над горизонтом, рассеивая мрак. Когда солнце уже наполовину показалось, все увидели нечто вроде серой тучи, плывущей над площадью в центре города. Это птицы поднялись высоко в небо и, несколько секунд с громкими криками покружившись над площадью, направились в сторону моря и исчезли из виду.

[159-163]

[164]

Возникнув над морем, ветер устремляется к городу; он дует с силой и с огромной скоростью несется по улицам, сметая все на своем пути. Его зовут мистраль, зюйд-вест, норт, сирокко, науна. Иногда при больших скоплениях, когда нагромождается слишком много слов, распоряжений, мыслей, у нас сжимается горло, и тут надо, чтобы что-нибудь случилось. После многодневной, слишком длинной череды шумов, страшного гнетущего покоя, не позволяющего вздохнуть, после чрезмерного обилия красок, автомобильных кузовов, хромированных деталей и колес, после переизбытка вибраций и малых круговых движений, образующих кратеры, — после всего этого с моря доносится великий зов, будто тихо раскрываются в небе две большие стеклянные двери и пропускают поток воздуха, который устремляется по коридорам и движется, движется.

То, что движется, не способно думать. Думает только сидящий, и мысли суть серые пылинки, которые цепляются к чему попало. Они оседают копотью, затемняют воздух, пачкают волосы.

К счастью, поднимается ветер и все сметает с дороги. Мы беспрестанно бежим по улицам, мы хотим двигаться как можно быстрее, свободно, подобно шарам, и чтобы ничто нашего движения не тормозило, не замедляло. Люди никак не возьмут это в толк. Когда ветер поднимается, мы шлифуем стены и придаем им старинный вид. У ветра большая сила. Он приходит из-за моря, дни и ночи он мчался без устали, чтобы до нас добраться. Его мы и ждали, сидя на скамьях у моря и молча обозревая дали. Все так давило, такой стоял шум. Нам хотелось быть большими, как горы, и призывать ветер в свои расщелины.

[165]

Вот он здесь, и мы рассыпаемся по всему городу, как молекулы, дрожим и мечемся. Мы пробегаем по всем улицам, проносимся по барам, ресторанам, пиццериям, заходим в холлы вокзалов и больших магазинов. Губы наши сжаты, и мы молчим. Ветер подгоняет нас в спину, и мы спешим, очень спешим, хлопоча, подобно насекомым. Мы сейчас так малы, что понадобилась бы лупа, чтобы нас заметить. А вот ветер большой, он покрывает землю от горизонта до горизонта, и все деревья сгибаются на его пути. Мы все время в движении. У нас нет мыслей, чтобы мы могли размышлять. Нас так много! Наверно, тысячи, у каждого свое имя, своя жизнь, и каждый следует по своей укатанной дороге. Ждать больше нет времени. Ветер раздувает наши одежды, подталкивает нас вперед, опрокидывает, заставляет отступать. Мы входим в дома, даже не взглянув на имена, обозначенные на почтовых ящиках, потом выходим на улицу. Все эти имена вокруг, их-то ветер и сводит на нет. Он сотрет их, сотрет все написанное. Земля превратится в гладкую равнину с несколькими холмами, и еще будет море. Порой ветер дует здесь так сильно, что слова уносятся, словно пыль. Мы легки на ногу. Мы в ветре, который дует и все стирает. Мы быстро идем по невидимым следам, проскальзываем через толпу с риском быть затоптанными, раздавленными. Никто не в состоянии нас увидеть. Люди идут медленно, сгорбившись, словно стадо бизонов. Они не догадываются, что ветер приходит их освободить. Люди покрыты черной резиновой броней, они в шлемах, касках, черных очках. Стены их домов непроницаемы, глыбы мрамора, металла, бетона. Мы хотим одновременно быть везде. Когда ветер дует вот так с моря, мы как бы узнаем наконец, на что можно надеяться. Надо двигаться, двигаться без передышки, носиться наперегонки с пылинками и листьями, сбегать по улицам, взлетать по ступенькам, проникать через все двери и окна.

На свете столько лестниц, залов, дворов, садов, вокзалов, скверов, углов и закоулков. Сейчас нам уже не надо таиться. Задул ветер, и мы повылезали из своих нор и подземелий. Мы немного опьянели от яркого света и от встречного ветра. У нас осталось только одно желание: двигаться, двигаться.

Нас было не так много, по крайней мере в начале дня, но ветер дробил нас на части, разделял, кружил в вихре на перекрестках. Посреди площадей образовывались крохотные смерчи, которые, вращаясь, перемещались с места на место. [166] Гудели мачты, телевизионные антенны, телеграфные провода. А мы — хлопаем дверями, разбиваем форточки.