Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс

Тем временем старик продолжал свою лекцию по-испански. Его, видно, не интересовало, переводят его или нет. Он достал записную книжку и что-то в нее вписывал.

— Вы лондонец?

— Да.

— А я из Филадельфии. Он просит меня сказать, что ваша рука у него девятьсот семьдесят вторая по счету. Нет, простите, девятьсот семьдесят пятая.

Старик с удовлетворением захлопнул записную книжку, пожал мне руку, поблагодарил, заплатил за выпивку и, поклонившись, удалился. Увеличительное стекло оттопыривало ему карман, как пистолет.

— Вы не против, если я к вам подсяду? — спросил американец. На нем был английский твидовый пиджак и поношенные брюки из шерстяной фланели. Сухощавый и меланхоличный, он выглядел таким же англичанином, как я; заботы наложили сеть тонких морщинок вокруг его глаз и рта, и, точно заблудившись, он с озабоченным видом постоянно озирался вокруг. Он ничего общего не имел с теми американцами, которых я встречал в Англии, — шумливые, самоуверенные, с младенчески гладкими лицами, они были похожи на детей, подымающих возню в детской.

— Вы тоже в Асунсьон? — спросил он.

— Да.

— Больше в этом рейсе и смотреть не на что. Корриентес [124] не так уж плох, если там не ночевать. Формоса [125] — сплошной притон. Там сходят на берег одни контрабандисты, хотя они и прикрываются рыбной ловлей. Вы как будто не контрабандист?

— Нет. А вы, я вижу, хорошо знаете здешние края.

— Слишком хорошо. Вы в отпуске?

— Можно и так сказать. В отпуске.

— Собираетесь посмотреть водопад Игуасу? Народ туда валом валит. Если поедете, ночуйте на бразильской стороне. Там единственная приличная гостиница.

— А стоит смотреть?

— Пожалуй. Если вы охотник до таких зрелищ. По мне, так это просто очень много воды, и все.

Бармен явно хорошо знал американца: он, не спрашивая, поставил перед ним сухой мартини, и американец отхлебывал его теперь уныло, без всякого удовольствия.

— Это вам не «Гордон» [126], — проговорил он. Он всмотрелся в меня долгим взглядом, будто запоминал мои черты. — Я вас принял за бизнесмена. Генри, — сказал он. — Так один и проводите отпуск? Не очень-то весело. Страна чужая. И языка вы не знаете. Правда, испанский за пределами города не помощник. В сельской местности все говорят только на гуарани.

— И вы тоже?

— С грехом пополам.

Я заметил, что он больше задает вопросы, чем отвечает, а когда сообщает мне какие-то сведения, то такого рода, которые я мог бы прочесть в любом путеводителе.

— Живописные руины, — продолжал он, — старинные поселения иезуитов. Вас привлекают такие вещи. Генри?

Я почувствовал, что он не успокоится, пока не узнает обо мне что-нибудь еще. Пускай — какой от этого вред? Я не вез с собой золотого бруска или чемодана, набитого банкнотами. Как он сам сказал, я не был контрабандистом.

— Я еду повидаться с одной старой родственницей, — сказал я и добавил: — Джеймс.

Ему этого явно очень хотелось.

— Друзья зовут меня Тули, — привычно сообщил он, но далеко не сразу в моем мозгу сработал механизм.

— Вы тут по торговым делам?

— Не совсем, — ответил он. — Я занимаюсь исследовательской работой. Социологические исследования. Сами знаете, что это такое. Генри. Прожиточный минимум. Статистические данные о недоедании. Процент неграмотных. Выпейте еще.

— Две порции — мой предел, Тули, — запротестовал я и только сейчас, при повторении этого имени, вспомнил — вспомнил Тули. Он пододвинул свой стакан, чтобы ему налили еще.

— И как вам тут работается, в Парагвае? Я читал в газетах, что у вас, американцев, с Южной Америкой хлопот полон рот.

— Но не в Парагвае. У нас с генералом такая дружба — водой не разольешь. — Он поднял кверху большой и указательный пальцы, потом взялся ими за вновь наполненный стакан.

— Говорят, он настоящий диктатор.

— Такая страна. Генри. Ей нужна сильная рука. Не думайте только, будто я замешан в такие дела. Я держусь в стороне от политики. Исследования в чистом виде. Вот моя линия.

— Что-нибудь опубликовали?

— Так, — ответил он туманно, — сообщения… Слишком специальные. Вам они были бы неинтересны. Генри.

Все складывалось так, что, когда зазвонили к ленчу, мы, само собой, проследовали в столовую вместе. С нами за столиком сидели еще двое мужчин. Один — с серым лицом, в синей пиджачной паре — соблюдал диету (стюард, который был с ним знаком, принес ему отдельно тарелку вареных овощей, и тот, прежде чем начать есть, придирчиво осмотрел их, подергивая кончиком носа и верхней губой, точно кролик). Другой, толстый старый священник с плутоватыми глазами, чем-то напоминал Уинстона Черчилля. Забавно было глядеть, как О'Тул сразу же взялся за этих двоих. Не успели мы покончить с невкусным печеночным паштетом, как он уже выяснил, что у священника есть приход в деревне под Корриентесом по аргентинскую сторону границы. А едва мы разделались с не менее невкусной вермишелевой запеканкой, как О'Тул пробил небольшую брешь в молчаливости типа с кроличьим носом. Тот, видимо, был бизнесменом, возвращавшимся в Формосу. Услыхав слово «Формоса», О'Тул бросил на меня взгляд и едва заметно кивнул — с этим человеком все было ясно.