Путешествия в Мустанг и Бутан

Но вот диво: лишь 159 лет спустя после упоминания Киркпатрика — в 1952 году — туда добрался первый европеец. Им оказался швейцарский геолог Тони Хаген, долго путешествовавший по Гималаям. «Княжество Мустанг никоим образом нельзя считать самостоятельным», — заявил он.

Что же такое Мустанг? Есть там король или нет? Где проходят в точности его границы? В 1964 году на эти вопросы никто не мог дать мне ответа. Вскоре после посещения Тони Хагена вследствие политических осложнений район был объявлен запретной зоной. Поистине чудо, что мне выдали правительственный пропуск на длительное пребывание там. Немалому числу альпинистов, исследователей и именитых этнографов пришлось возвращаться ни с чем.

Правда, разрешение ещё не гарантировало успеха предприятию…

Когда всё началось? Охота к перемене мест, мне думается, родилась от монотонной и слишком размеренной жизни в английском графстве Хертфордшир, где из диких животных водились лишь мыши да воробьи. Я рос, мечтая стать храбрым рыцарем, которому уже никто не посмеет указывать: «Отойди оттуда, запачкаешься». Не удивительно, что в результате подобного воспитания меня привлекали как раз те вещи, которыми «глупо заниматься». Так, я выучил тибетский и отправился пешком в Гималаи. Ну а запретное королевство Мустанг влекло меня прежде всего своей запретностью.

Правда, до этого было многое. Был парижский полдень, когда, удрав с лекции на факультете права, я случайно набрёл на пыльную лавку букиниста рядом с церковью Сен Сюльпис. Я зашёл в неё без всякой цели, просто так. Только когда за спиной звякнул дверной колокольчик, я понял, что попал в магазин восточной книги. Восток? Он заключался для меня в избитом определении «таинственный», да ещё в китайских вазах и статуэтках.

— Что вам угодно? — раздался надтреснутый голос букиниста мсьё Превуазена.

Растерявшись и не зная, что ответить, я вдруг сказал, что ищу тибетскую грамматику. Кстати, тогда я не был уверен в существовании тибетской письменности и заранее рассчитывал на отрицательный ответ.

Велико же было моё удивление, когда милый мсьё Превуазен полез в тёмный угол своей лавки, выволок оттуда лестницу и, прежде чем я успел выскочить на улицу, протянул мне маленькую зелёную книжицу. Сэр Чарлз Белл — «Грамматика разговорного тибетского языка».

— Эта подойдёт?

— Как раз её я и искал, — ошарашено пробормотал я.

С тех пор я потерял солидное количество ручных часов, штук двадцать зажигалок и все подаренные или купленные мною авторучки. Вообще моя забывчивость стала в семье притчей во языцех. Но «Грамматику» Белла я берёг как зеницу ока. Она ездила со мной повсюду и всплывала в самые неожиданные моменты жизни. В конце концов я принялся читать её

Поначалу мне просто было приятно щегольнуть парой тибетских фраз перед знакомыми девушками. Фразы звучали так: «Почистите все бронзовые украшения» и «Монахи стали лениться». В остальном белловская «Грамматика» являла собой замечательный продукт британского колониализма. Чего стоит, к примеру, последний абзац книги: «У британского правительства нет других целей, кроме поддержания статус-кво».

Статус-кво! Какое всеобъемлющее выражение!

Постепенно я начинал понимать, что на свете существует «глупость», которую я непременно должен совершить, а именно отправиться в Тибет. Мысль созрела окончательно, когда меня отправили в Америку учиться в школе бизнеса при Гарвардском университете. Науки, которые я должен был там штудировать, были весьма далеки от чистки бронзовых украшений и упрёков ленивым монахам.

Но я возненавидел статус-кво.

Случай свёл меня в Нью-Йорке с Тангстером Римпоче, старшим братом его святейшества далай-ламы. Сидя рядом в такси, катившем по Второй авеню, я испробовал на нём несколько фраз, почерпнутых у Белла. Потом, к вящему удовольствию моего высокопоставленного знакомого, я принялся считать по-тибетски до десяти. Услышав это, шофёр такси повернулся и в свою очередь просчитал до десяти по-немецки с сильным бруклинским акцентом.

— Я тоже из Старого Света! — гордо сказал он.

Брат далай-ламы чуть усмехнулся. Старый Свет… Тибет — колыбель одной из древнейших цивилизаций на свете, которая существует и поныне.

В тот день я проникся отвращением к такси и воспылал любовью к караванам.

В Штатах кроме брата далай-ламы оказался ещё один тибетец, с которым я начал заниматься языком. Это был миниатюрный семнадцатилетний юноша, сын министра.

Однако мысль о путешествии в Гималаи пришлось вскоре оставить. Разглядывая атлас, я обнаружил в нём королевство Бутан, пребывавшее в гордой изоляции и не имевшее ни с кем дипломатических отношений. Сердце у меня радостно забилось: вот куда следовало направить стопы!

Самолёт доставил меня в Индию, где я узнал, что в Бутан попасть не удастся.

Моё отчаяние немного развеялось, когда я встретил в Калимпонге покорителя Эвереста шерпу Тенсинга. После разговора с ним я решил отправиться с товарищем — Аленом Тиолье — в район Эвереста, чтобы провести там антропологическое изучение шерпов.