Путешествия в Мустанг и Бутан

— Вот. Благодаря этой вещи никто не смеет перечить мне. И если я говорю «да», то так и будет.

Потом, достав со стены старое ружьё, продолжил:

— Ну а если кто-то проявит строптивость, есть ещё и это. Но меня все слушаются и говорят «спасибо». У нас не возникает трудностей.

Водрузив ружьё на место, рамджам вдруг извлёк из кармана своего синего кхо пистолет. Мне стало не по себе, и я начал уговаривать старика положить оружие назад. Его власти здесь ничто не угрожает, и я бесконечно восхищён им.

Вообще говоря, рамджам и в самом деле не обычный чиновник, а лицо, от которого зависят жизнь и благополучие тысяч людей, мир и покой целого края. В горной провинции, где не знают телефона, машин и полицейских патрулей, уважение к закону зиждется на почтении к властям и страхе перед наказанием. Оставшись один в крепости после отъезда тримпона, старый рамджам должен был выступать в качестве единовластного судьи, сборщика налогов, почтмейстера, хранителя государственных складов. На его попечении были также цейхгаузы и арсенал крепости, он распределял земельные наделы крестьянам, и за всё это держал ответ перед королём. Капитан, стоящий у руля области с населением 10 тысяч человек. Нелёгкая задача! Я смотрел теперь на меч, ружьё и пистолет не как на атрибуты устрашения, но как на символы власти. Кстати, когда ночью захлопывались тяжёлые крепостные ворота, оружие могло оказаться нелишним. В эту ночь, как и много веков назад, на верхушке учи устраивается дозорный с большим барабаном, а по опустевшему двору и галереям будут расхаживать стражники в шёлковых тогах с перекрещенными на груди шарфами — королевская рать, воины гьялпо.

В Бутане денежный достаток не является целью жизненных устремлений, поэтому вполне естественно, что рамджам показал мне эмблемы своего ранга. Серебряный меч — главный атрибут здешнего престижа. Кроме меча, ружья и пистолета в набор официальных эмблем входят также шёлковый мешок и кошелёк. Два последних предмета рамджам осторожно извлёк из большого бумажного пакета бутанской выделки и с гордостью прикрепил их к поясу.

Жена рамджама, маленькая старушка с усталым лицом, подавала на стол, заботясь, чтобы не пустел сосуд с рисовой водкой. Это зелье куда крепче ячменного пива «чанга». Сидя на ковре, подвернув под себя ноги, я пил её маленькими глотками из серебряной чаши. Владелец меча и ружья уже сильно клевал носом и настоятельна просил меня пожаловать завтра утром на соревнования по стрельбе из лука, которые он решил устроить в мою честь. Лучшие лучники округи будут состязаться у подножия дзонга.

Не сомневаясь, что столь грандиозные замыслы родились в голове рамджама под влиянием рисовой водки, я очень вежливо попросил его не беспокоиться. Старик расстроился. Тогда я добавил, что завтра утром мне совершенно необходимо покинуть его гостеприимный чертог: Пунакха вымерла, мне не у кого получить интересующие меня сведения, да и путь предстоит неблизкий. Два дня в Пунакхе ничего не добавили бы. Тут следовало прожить несколько месяцев.

Да, завтра на рассвете мы уходим. Я условился с совсем разомлевшим рамджамом о верховой лошади; кроме того, он обещал дать носильщика и проводника: я непременно хотел осмотреть два монастыря, лежащие на другом берегу Мачу.

Было уже далеко за полночь, когда я покинул дом рамджама. Он заботливо отрядил мне в провожатые своего слугу с факелом, иначе я наверняка заблудился бы на пути от площадки лучников до своей резиденции.

Во тьме смутно угадывалось детское лицо Тенсинга. Спать мешали москиты. Закурив, я вышел на веранду. Луна обливала молочным светом заросший сад, всё было безмолвно, и только рокот реки под стеной дзонга, высившегося словно утёс, нарушал тишину. Целый час я простоял так на пороге комнаты, глядя на цитадель и вопрошая мироздание.

Позади чёрных гор

Сумерки сгущались, и ворота Вангдупотранга вот-вот должны были захлопнуться, когда мы с Тенсингом, изнемогшие и вымокшие под дождём, прошли через калитку в кактусовой изгороди. С шести утра мы медленно поднимались по склону над Пунакхой к монастырю Нгор. Я надеялся ещё дойти до монастыря Тало, самого почитаемого в Бутане, но не понял проводника, и мы остановились буквально в часе ходьбы от него.

Нгор, впрочем, тоже оказался интереснейшим местом. Монастырь стоял на карнизе высоко над долиной Мачу в окружении сосен и затейливо покрашенных домиков.

Покинув священное место бутанского ламаизма, мы продолжили путь по западному берегу Мачу. И тут нас застигла жуткая гроза. Молнии пронзали завесу воды, а сильнейший ветер едва не сбивал с ног. Горы окутались тучами, тьма упала средь бела дня. Бутан называют Страной дракона, поскольку здесь верят, что гром испускает дракон, мчащийся по небесам (тибетское слово для обозначения грома в буквальном переводе означает «глас дракона»); некоторые историки полагают, что Бутан обязан своим наименованием частым здесь грозам.