Путешествия во времени. История

Поскольку эта вечность создана не богословами, а технократами, у нее есть начало и конец. Начинается она в XXVII веке, после изобретения соответствующей техники (темпоральные поля и всякое такое), и заканчивается в «непознаваемой энтропийной смерти впереди». А пока они развлекаются вовсю, беря на себя роль богов! Социологи описывают общества и предлагают «изменения реальности», призванные создать развилку хода событий и изменить историю. Расчетчики просчитывают судьбы людей, затронутых изменением. Вычислители вырабатывают необходимую «психоматематику». Наблюдатели выходят во время, чтобы собрать данные, а техники делают грязную работу, то есть выжимают сцепление какой-то машины и запускают цепочку событий, призванных предотвратить войну. Когда в дело вступает техник, реальностью становится новая ветвь возможного развития событий. И получается, что прежнего варианта событий просто не было. Он превращается в альтернативу, а память о нем сохраняется только в архивах вечности.

Они убеждены, что творят добро.

Мы осуществляем величайшую миссию [объясняет техник Харлан]. Мы изучаем до малейших подробностей все времена с основания вечности и до последних дней рода человеческого и рассчитываем неосуществленные возможности, а число их бесконечно, но среди них нам надо отыскать самые лучшие, а затем мы ищем момент времени, когда ничтожное действие превратит эту возможность в действительность, но и лучшая действительность не предел, и мы снова ищем новые возможности, и так без конца.

Итак, к примеру, Харлан выходит из своей капсулы, входит во время и переставляет некую коробку с одной полки на другую. (Очевидно, он нашел склад канцтоваров.) В результате какой-то человек не находит того, что ему нужно, злится, принимает неверное решение, некая встреча отменяется, некая смерть откладывается — изменение расходится все шире, как круги по воде, и через несколько лет оказывается, что то, что могло бы стать оживленным космопортом, исчезло из реальности. Задание выполнено. Если кто-то должен умереть, чтобы другие жили, — что ж, да будет так. Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, Вечные давно в этом убедились. Это очень нелегко — чувствовать ответственность за «счастье всех людей, которые когда-либо жили или когда-либо будут жить».

Что же они ценят, эти хозяева Вселенной? Как сравнивают одну возможную реальность с другой, на каких весах взвешивают? Это не всегда очевидно. Ядерная война — плохо. Наркомания — плохо. Счастье — хорошо, но как его достичь? Кажется, вечные не любят крайностей. В одном столетии наблюдается излишний гедонизм, и Харлан обдумывает улучшение: «Реальностью стала бы другая ветвь вероятности, ветвь, в которой миллионы женщин, гоняющихся за удовольствиями, оказались бы преображенными в настоящих чистосердечных матерей». (Да, если мы забыли: это Америка 1950-х гг.) По большей части они без конца ковыряются в реальности с целью устранения «ядерных технологий» — антивоенная мера, у которой есть один побочный эффект: она не дает человечеству разработать механизмы для межзвездных путешествий. Читатель догадывается, что подлинный властелин этой Вселенной, Айзек Азимов, выбрал бы космические путешествия.

Азимов, не читавший Борхеса, создал свой сад расходящихся тропок, управляют которым бюрократы и счетоводы. Стертая ветвь реальности может означать, что Шекспир или Бах задним числом не родились, но техникам нет до этого дела. Они извлекают пьесы или музыку из времени и хранят их в своих архивах.

И все же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го [века], Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать полных собраний сочинений, взятых, несомненно, из разных реальностей. Все они, он был уверен, чем-то отличались друг от друга.

Все так тщетно, но почему, непонятно. У аппаратчиков вечности имеется собственный вариант борхесовской Вавилонской библиотеки; ее роль играет склад.

У вечных, перед глазами которых развернута вся панорама истории, мало причин думать о прошлом. Все есть будущее — или, может быть, все есть настоящее? Что вообще может означать в этом месте разговор о «настоящем»? Мы, читатели, этого так и не узнаем. Там просто продолжаются игры с реальностью. Кипит работа.