Путешествия вокруг света

Видя, что жителям Отдии трудно преодолеть свою робость, я решил их посетить, приказал изготовить шлюпку с четырьмя гребцами и отправился к берегу. Когда мы приближались к нему, навстречу выехали в лодке три дикаря, которые в знак мирных намерений поднимали вверх кокосовые ветви и кричали: «Айдара!» Я со своей стороны несколько раз повторил «Айдара» и, показывая на себя, произнес: «Тотабу!» Дикари с восхищением подхватили «Тотабу!» и, повторяя его, с громким криком пристали к берегу. Тотчас лес оживился. Когда я вышел на берег, народ бежал ко мне толпами, крича: «Тотабу!», а удостоверясь в истине и увидев своего старого знакомого, предался шумной детской радости; я должен был позволить восхищенным отдийцам обвесить меня венками из цветов и зеленых ветвей.

Лагедиак и Рарик, мои ближайшие друзья, подхватили меня под руки и, в сопровождении всего шумно толпящегося народа, повели в свое жилище, где я занял место среди большого круга добрых, чистосердечных островитян, беспрерывно предлагающих мне вопросы, большую часть которых я не понимал. Между прочим, они очень хотели знать о моих прежних спутниках Тимаро [Шишмареве], Тамиссо [Шамиссо] и о прочих. Кто на моем месте не почувствовал бы душевного удовольствия, видя ласки и доверенность невинных детей природы, рожденные любовью, которую мои спутники на «Рюрике» своим добрым поведением сумели приобрести у этих робких островитян? Но мне было весьма неприятно, когда меня уведомили, что островитянин Каду, целый год путешествовавший со мною на «Рюрике», а потом опять оставленный на этой группе островов, был увезен отсюда на южные острова. Лагедиак, рассказывая об этом со всеми подробностями, объяснил мне, что вскоре после моего отбытия сюда прибыл Ламари, взял все оставленные здесь нами растения, животных, железо и самого Каду и отправился в свою столицу на о. Аур. Лагедиак уверял меня, что растения и животные умножились на Ауре, а на о. Отдии остались только одни кошки, которые, вероятно, еще в самом начале, скрылись в лес; ныне они размножились и совершенно одичали. Я об этом упоминаю для того, чтобы мореплаватели, которым впоследствии случится посетить этот остров, не терялись в догадках о появлении на нем кошек и чтобы натуралисты не имели повода приписывать этих зверей к какому-нибудь новому виду.

Удовлетворив любопытство свое и моих гостеприимных хозяев, я приказал раскинуть на берегу палатки для нашего астронома, куда были перенесены маятник и астрономические инструменты. Постоянно ясная погода благоприятствовала занятиям нашего астронома, и мы 6 мая были уже в совершенной готовности продолжать путь.

Описывать жителей этих островов — значит повторять сказанное уже в первом моем путешествии. Удовольствуюсь замечанием, что мы никакой перемены здесь не нашли.

Перед снятием с якоря островитяне съехались к нам прощаться, наше скорое отбытие вызвало у них всеобщее сожаление, которое они не могли и не хотели скрывать. Добросердечные отдийцы всякое движение души и сердца, всякое чувство, не обинуясь, выражают свободно и сильно; более всех был опечален нашим отбытием Лагедиак, который при всяком случае старался доказать привязанность ко мне. Он за несколько дней перед нашим отправлением спросил меня, растут ли у нас в России кокосовые пальмы. Я отвечал, что не растут, и мы никогда больше об этом не говорили, но в день прощания, несмотря на свой недостаток, Лагедиак привозит несколько кокосовых рассад и убедительно просит, чтоб я посадил их на своей родине на память о нем. Когда я с великим трудом объяснил ему, что в нашей стране сильный холод не позволяет разводить столь нежные растения, то он был прямо поражен удивлением и сильно огорчен, что его приятнейшее желание и намерение наградить родину друга прекрасным и полезным произведением природы никогда не могут свершиться. Этот народ и в радости и в печали ничем не отличается от детей; когда мы расставались со своими дикими друзьями, наделив их большим количеством железа и многих других полезных вещей, то они, многократно переходя от одного чувства к другому, от горести разлуки к радости приобретения драгоценных вещей, представляли редкое восхитительное зрелище.