Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

Гранок у меня нет. Они в журнале. Мы набрали отрывок из самиздатовской рукописи. Пусть Александр Исаевич позвонит в секретариат. Петя говорит об этом Солженицыну. Потом мне: «От вас ведь журнал недалеко?» «Да, – подтверждаю, – минут десять ходьбы быстрым шагом». Петя опять совещается с Солженицыным. «А вы не могли бы сходить за гранками сейчас? Сходите, Гена! Александр Исаевич просит вас не класть трубку. Он будет ждать».

Просьба, конечно, удивительная. Но вполне выполнимая. Быстро иду в журнал. Захожу в секретариат к Илье Суслову. Объясняю.

– Ты плохо слышишь, – говорит мне Суслов. – Я пойду с тобой. Здесь важна каждая запятая.

– Пошли, – соглашаюсь.

Назавтра к Суслову паломничество: что говорил Солженицын? А ты ему что? А он – тебе? А какой у Солженицына голос?

– А почему он тебе звонил? – это уже мне.

– Не он звонил, – объясняет Суслов, – от его имени. А с Солженицыным говорил только я.

– Но почему домой к Красухину?

– Потому что Солженицын был в «Семье и школе», а Красухин там раньше работал.

– А что, – это опять мне, – у «Семьи и школы» свои отношения с Солженицыным?

– Хотели, – отвечаю, – напечатать его «Крохотки». Не получилось.

Вспоминаю всё это и думаю: а странную всё-таки прихоть проявил Александр Исаевич. Почему он не попросил Петю перезвонить в журнал? Зачем послал меня за гранками и ждал полчаса, пока на другом конце вновь возьмут так и не положенную на телефонный аппарат трубку?

Впрочем, ничего странного. Мой старший товарищ Бенедикт Сарнов описывал ситуацию с рукописью Солженицына «Прусские ночи», которую ему дал почитать Владлен Бахнов. Мало того, что Александр Исаевич пришёл к нему, чтобы забрать рукопись, он ещё и очень терпеливо ждал, пока Сарнов разыщет Бахнова, на поиски которого было потрачено немало времени. Наконец, когда Бахнов был найден, Солженицын очень пристрастно допросил его, каким образом к нему попала рукопись. А на вопрос, для чего ему было тратить столько времени, ответил, что отслеживает рукописи, которые распространяются н е п о е г о п р и к а з у. Думаю, что и здесь он проявил привычное для себя своеволие, не сомневаясь, что его приказы не подлежат обсуждению.

С Варламом Тихоновичем Шаламовым мы сблизились позже, когда я уже работал в «Литературной газете». Но стихи его я напечатал ещё в «Семье и школе». А один из «Колымских рассказов» – в «РТ».

Он мне их дал много. Мы с Рощиным поначалу отобрали несколько. Но цензура пропустила самый безобидный, пейзажный – о суровой природе Колымы. А наши машинистки работали до глубокой ночи, перепечатывая всё, что дал мне Шаламов. Многим хотелось иметь его рассказы в своём домашнем архиве.

Я не поклонник поэтессы Натальи Горбаневской. Её стихи принёс в редакцию Валентин Непомнящий. Кажется, они были однокурсниками и дружили после окончания университета. Ничего путного из объёмной рукописи мне выбрать не удалось. «Ну, хотя бы два стишка», – попросил Миша Рощин. «Да что вы с Валькой так с ней носитесь?» – недоумевающее спросил я. «Хорошая и очень честная женщина, – ответил Миша. – И друзья у неё замечательные».

Два её стихотворения мы напечатали: в конце концов, заведовал отделом не я, а Рощин. А я потом вспоминал его слова, когда наши танки вошли в Прагу, и небольшая группа смельчаков, в которой была Горбаневская, вышла с протестом против советской оккупации на Красную площадь.

Для Дня советской армии (23 февраля) мы с Мишей подготовили прекрасную подборку песенок Булата Окуджавы: «Старый король» («В поход на большую войну собирался король…»), «Ах, война, что ж ты сделала, подлая.», «А что я сказал медсестре Марии.», «Отрада», «Возьму шинель, и вещмешок, и каску.» Мы весело предчувствовали скандал, который начнётся, если нам удастся так отметить армейский праздник. Не удалось. В январе сняли Войтехова, и весь февраль его оставшиеся замы не пропускали никаких литературных публикаций. А в конце февраля председатель Радиокомитета Месяцев журнал разгромил.

По той же причине не появилась в журнале подборка стихов Геннадия Шпаликова с предисловием Андрея Тарковского. Рощин дружил с Тарковским, который приходил к нам в редакцию, выпивал вместе с нами и рассказывал байки из жизни геологов: сам работал геологом до своего прихода в кино. Любил Тарковский поэта Николая Глазкова, которого потом уговорил сыграть в своём фильме «Андрей Рублёв», и так часто декламировал нам стихотворение Глазкова «Примитив», что я запомнил текст со слуха. Не откажу себе в удовольствии привести отрывок: