Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

Это громадьё оказалось настолько давящим и малопригодным для человека, что историки назвали его – «утопией», а сам советский режим – «утопией у власти».

А социалистические идеи, вне давящей конструкции, имеют немало привлекательного. Они не только не противоречат рыночным отношениям, но как раз и придают им человечности: за счёт налогов на имущих поддерживают неимущих, за счёт мудро организованных страховочных компаний смягчают удары судьбы, нередко обрушивающиеся на людей, дают возможность бесплатно или недорого учиться и лечиться. Наконец, ни в чём не ущемляя работодателей, охраняют права работающих, объединённых в независимые профсоюзы.

Потому и оказалась оптимальной для развитых стран двухпартийная система, когда на выборах побеждают то консерваторы, то социал-демократы. Что в этом опасного? Конституцию те и другие чтят, на права и свободы граждан не покушаются, решениям независимых судов подчиняются.

Ещё в хрущёвскую оттепель пробились робкие ростки веры интеллигенции в перерождение советского государства для начала хотя бы в социал-демократическое. Их выпалывали при том же Хрущёве и особенно после его снятия. Но они пробивались сквозь каменистую почву и колосились. Особенно в странах, куда советский режим внесли на штыках, – в ГДР, Польше, Венгрии, Чехословакии, снова в Польше. Да и у нас пробивались – возникали неформальные кружки философов, литераторов, художников.

Тот самый мой коллега, который уподобил Сырокомского Тевосяну, удивил меня, когда, откликаясь в прессе на убийство Политковской, осудив это убийство, добавил: «Хотя я нередко не соглашался с ней».

Такой осмотрительностью Сырокомский тоже обладал: мог обезопасить себя, публично заявляя о несогласии с противниками режима.

Но время на дворе тогда стояло другое, при котором руководящих коммунистов именно тянули за язык, заставляя распинаться в лояльности и даже в сервильности.

А редактору литературного журнала, моему знакомцу, говоря об убийстве противницы путинского режима, зачем нужно было пренебрегать древней мудростью: «De mortuis aut bene aut nihil»? Ну, не соглашался с взглядами убитой или с какими-то её статьями, пережди, а потом напиши об этом специально! А не посылай власти, ненавидящей убитую, сигнал: не во всём, дескать, я единомышленник погибшей!

На реформы, которые затеяла «Литературная газета», история отпустила год с небольшим – до оккупации Чехословакии. И Сырокомский, словно предчувствуя это, спешил закрепить в сознании читателей совершенно определённый, как теперь бы сказали, имидж газеты. Демократичной, либеральной, понимающей их насущные нужды.

Помню одну из первых планёрок, на которой я присутствовал. Перед этим газета вышла со статьёй о контрацепции, критикуя очень ненадёжные отечественные презервативы и противопоставляя им противозачаточные таблетки. Статья явно не понравилась нашим кураторам из ЦК. Писать о таких вещах в то время было не принято.

Александр Борисович Чаковский бушевал:

– Меня завалили письмами. Пишут, что принимали таблетки до, во время, после – и никакого эффекта! Я отвечаю корреспондентам: обратитесь к врачу-гинекологу Сырокомскому, который настоял, чтобы статья появилась у нас.

«Врач-гинеколог» подхватил:

– А нужно было ответить, что во время и после – бессмысленное занятие.

И не признал своей вины:

– Сколько женщин оказывается бесплодными после абортов, особенно нелегальных! А то, что вас, Александр Борисович, завалили письмами, показывает, что мы попали в точку. Я опрашивал корреспондентов: за газетой по всей стране выстраивались очереди. Да и пройдитесь по московским киоскам: нигде нет последнего номера – смели! Мы подняли проблему, которая действительно волнует общество.

– Было б лучше, если бы эти проблемы подняла «Медицинская газета», – проворчал Чаковский.

Сырокомский даже руками вплеснул от удивления:

– Да кто бы ей позволил это напечатать? Ведомственная газета! Да завтра бы редактора обвинили, что он замарал ведомственный мундир. Те же производители презервативов обвинили бы его в клевете!

– Правильно! – иронически сощурился Чаковский. – Чужого редактора жалко, своего не жалко. Пусть меня снимают!

Но весёлым своим видом показал, что согласен с Сырокомским: подобные публикации поднимут тираж газеты, который поначалу не досягал и ста тысяч.

А уже к концу года перевалил за полмиллиона. И явно намеревался расти дальше: Виталий Александрович работал для этого не покладая рук.

– Скучная, – сказал мне, когда вёл номер, – статья! – Её редактировал я. В оригинале она была ещё скучнее. – Вы-то сами, – спрашивает, – не засыпали, работая над ней?

– Есть, – говорю – повеселее!

– Так давайте! – оживляется.

– Не могу! – отвечаю. – Она давно лежит без движения у Чернецкого.

– Кто автор? – взгляд Сырокомского становится хищным.

– Александр Лацис. (За давностью лет могу и спутать, но, кажется, речь шла именно о его статье.)

– А, помню его по «Вечёрке». Хороший фельетонист. Кого долбает?

– Разных, – отвечаю, – поэтов. Бьёт заслуженно.

– И заслуженных? – Виталий Александрович смотрит весело.