Путеводитель потерянных. Документальный роман

Испанская рапсодия

Вернеры жили в Кирьоне, неподалеку от Хайфы. Трубку взяла его жена Рахель, иврит с шепелявостью, как у Эльзы, Элишевы и как там ее еще…

Не говорю ли я по-испански?

– Нет.

– Жаль. Впрочем, мы только между собой говорим по-испански. А с чужими – на иврите.

С готовностью записавшись в чужие, я объяснила про Веру Женатову. На иврите.

– Ах, Вера, золотой человек, мы у нее гостили… Приезжайте к нам! После инсульта Курту необходимо общение, а говорить не с кем. Кроме меня, – добавила со вздохом Рахель.

Из Терезинской «Памятной книги» я выписала данные Курта. Родился в 1925 году, депортирован в Терезин из Остравы с бабушкой, родителями и братом в сентябре 1942-го, оттуда в Освенцим в январе 1943-го. Освобожден в Кауферинге. Родители и брат погибли в Освенциме, бабушка умерла в Терезине через месяц после прибытия.

Прорехи в памяти

Маленькая квартира Вернеров была завешена и уставлена огромными цветами ярчайших красок. Среди всего этого искусственного цветения пейзажи на стенах выглядели тусклыми бляшками, вывезенными некогда из Европы в заморские страны.

И впрямь – в Уругвай!

«Эльзу удочерила какая-то пара и увезла в Уругвай».

– Как вы там оказались?

– Курт и его брат-художник уехали в Уругвай из Чехословакии в 1947 году.

– Значит, брат выжил?

– Родной, младший, умер. Но обнаружился двоюродный, старше Курта на десять лет. И стал родным. Это его картины, написанные в Монтевидео. Мы перебрались в Израиль по настоянию дочери в 1971 году. Дочь умерла от рака, оставив троих детей, старшей тогда было двенадцать. У нас еще есть сын, он женат на еврейке итальянского происхождения и живет в Хайфе. Моя семья, к большому счастью, успела сбежать в Уругвай до войны. Целым кланом. Из местечка близ Ковно.

Курт молчал. Грузное тело утопало в мягком кресле, руки лежали на подлокотниках, взгляд его был устремлен в одну точку – на картину, судя по всему, изображавшую юную красавицу Рахель.

– Это меня рисовал брат Курта, к нашей свадьбе.

– Мой отец продавал технические масла для кинопромышленности в Праге на Велетржинском рынке, – выпалил Курт на одном дыхании. Рахель расплылась в улыбке и, подойдя к мужу, чмокнула его в щеку. – Он продавал специальные чернила для авторучек, чем очень гордился. А вообще он больше всего любил играть в карты и пить пиво. Младший брат умер до войны от туберкулеза. После смерти брата я был для матери всем на свете. Она не отпускала меня от себя.

Выходит, «Памятная книга» ошиблась? И такое случается, иногда в нашу пользу. Эта ошибка – вничью.

– Думаю, когда нас с матерью оторвали друг от друга, у нее разорвалось сердце. И она умерла на рампе, не дойдя до газовой камеры…

– Лучше расскажи, как мы с тобой встретились, – перебила его Рахель.

– Про графиню?

– При чем тут графиня?

– При том, что мой брат сделал все, чтобы я перестал с ней встречаться.

– Как ее звали?

– Не имеет значения, – сказала Рахель, глядя на меня не слишком доброжелательно.

Куда-то не туда зашли мы в беседе.

– Эльза. Или Элишева…

– У этих графинь имен пруд пруди. И в голове у нее была полная каша. Она клялась Курту, что девочкой была в концлагере и оттуда ее увезли в Уругвай.

Рахель Вайнер, 2008. Фото Е. Макаровой.

– С доставкой на дом, – добавил Курт, рассмеявшись, но тотчас помрачнел. – Представьте себе, я выжил лишь благодаря доктору Блюмке, а он – благодаря Вере Женатовой, она, простая чешская женщина, умудрялась посылать ему посылки в Освенцим. Блюмка потерял жену и детей, он не хотел жить, но посылка от Веры каким-то образом выковыряла его из ада, и он стал работать у немцев, чинить им зубы, вставлять в их рты золото из еврейских ртов, переплавленное на специальном заводишке. И он сказал мне: «Я тебя усыновлю».

– С Блюмкой и его второй женой мы всю жизнь поддерживали отношения, у нас много совместных фотографий…

– К чему я клоню? С таким грузом горя я оказываюсь в Уругвае, по-испански – ни слова…

– Когда мы с тобой встретились, ты говорил вполне прилично, – перебила его Рахель.

– Спасибо графине!

Элла Фройнд, 1938. Архив Е. Макаровой.

Натан Солдингер, 1934. Архив Е. Макаровой.

Опять она тут!

– Мы оба знали немецкий, но ради меня перешли на испанский. Видимо, я многого не понимал, и иногда она казалась мне сумасшедшей. Не скрою, в этом была своя прелесть. На первых порах.

– С чего вдруг ты завел о ней речь? – возмутилась Рахель. – Ты думаешь, нашей гостье интересны твои юношеские похождения?

– Конечно, что может быть увлекательней?

– Она пришла к нам не за этим. Она изучает Катастрофу.

Рахель принесла альбом и буквально ткнула меня в него носом.