Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

На следующий день папа посетил «семь церквей»[491]. На нем были замшевые сапоги, и на каждой ноге крест из более белой кожи. При нем всегда испанский конь, иноходец, мул и носилки, все одинакового убранства; в тот день это был конь. Его конюший держал в руке две-три пары золоченых шпор и ждал у подножия лестницы Святого Петра, но папа от них отказался и потребовал свои носилки, с которых свешивались две красные шляпы почти одного фасона, привязанные к двум гвоздям.

[20 марта] В этот день вечером мне были возвращены мои «Опыты», подвергнутые каре согласно мнению ученых монахов. Maestro del sacro palazzo[492], совершенно не понимая нашего языка, смог судить о книге только со слов какого-то французского братца[493] и удовлетворился множеством извинений, которыми я рассыпался на каждом пункте «порицаний», которые ему оставил этот француз, так что он предоставил моей собственной совести исправить те места дурного вкуса[494], которые я сам там найду. Я же, наоборот, умолял его, чтобы он следовал мнению того, кто об этом судил; и кое в чем признаваясь, как то: в использовании слова фортуна[495], в упоминании поэтов-еретиков, в том, что я извинял Юлиана Отступника и строго увещевал молящегося, говоря, что тот должен быть свободен от порочной склонности к сему веку; item признавал жестокостью все, что выходит за пределы простой смерти; item что ребенка надо воспитывать, приучая его делать все, и другие подобные вещи[496], которые я написал, поскольку так думал, не предполагая, что это ошибочно; но утверждал, что в других высказываниях корректор неверно понял мою мысль. Сказанный Maestro, ловкий человек, сильно меня извинял и хотел дать мне почувствовать, что сам он не слишком настаивает насчет переделки, и весьма хитроумно защищал меня в моем присутствии от своего сотоварища, тоже итальянца, который со мной спорил. Они еще приплели сюда книгу «Швейцарских историй», переведенную на французский, и то лишь потому, что переводчик – еретик[497], хотя его имя там не значилось; но это диво, скольких людей из наших краев они знают, в том числе Себона; это они мне сказали, что его «Предисловие» было осуждено[498].

В тот же день в церкви Святого Иоанна Латеранского вместо обычных исповедников, которые исполняют эту должность в большинстве церквей, там присутствовал монсеньор кардинал Сан Систо, сидя в углу и возлагая благословение длинной палочкой, которую держал в руке, на головы проходящих, и дам тоже, но улыбаясь и выражая бóльшую любезность на лице в зависимости от их знатности и красоты[499].

В среду Святой недели я посетил до обеда «семь церквей»[500] с г-ном де Фуа[501], положив на это примерно пять часов. Я не знаю, почему никто не возмущается, видя, как свободно обвиняют в грехе некоего общеизвестного прелата, поскольку в тот день в [церкви] Святого Иоанна Латеранского и в церкви Святого Иерусалимского Креста видел на очень заметном месте подробно написанную историю папы Сильвестра II – самую оскорбительную, какую только можно себе вообразить[502].

Я неоднократно объезжал город; по сухопутной стороне, от ворот дель Пополо до ворот Сан Паоло, это можно сделать за три-четыре добрых часа, пустив лошадь шагом, а заречную часть – самое большее за полтора часа[503].

Среди прочих удовольствий, которые Рим доставлял мне во время поста, были проповеди. Тут имеются превосходные проповедники, как тот раввин [отступник], который проповедует перед евреями в субботу после обеда в [церкви] Троицы. Там всегда присутствуют шестьдесят евреев, приходящих туда[504]. Это весьма знаменитый среди них ученый, и он побеждает их веру их же собственными доводами, а также доводами их раввинов и текстом Библии. В этой науке и в языках, которые этому служат, он превосходен. Был еще один проповедник, который проповедовал папе и кардиналам, называемый падре Толедо[505] [по глубине познаний, по убедительности и способностям это редчайший человек]; другой – очень красноречивый и привлекающий многих слушателей, проповедует у иезуитов; однако этот при своем превосходном владении языком не лишен изрядного самодовольства; двое последних – иезуиты.

Просто поразительно, какое значение эта организация приобрела в христианском мире; и я полагаю, что никогда не было среди нас братства или корпорации, достигших таких высот; и какое влияние, наконец, приобретут они здесь, если их замыслы будут осуществляться и далее. Они и так владеют почти всем христианским миром: это питомник выдающихся людей всякой величины. Это тот из наших членов, который более всего угрожает еретикам нашего времени[506].