Путевые картины

Больше значения имеют названия reformers[178], или radical reformers[179], или просто radicals[180]. Обычно эти названия считаются равнозначащими, так как имеют в виду один и тот же государственный недуг, одинаковые способы его исцеления и различаются только более или менее яркой окраской. Недуг же заключается во всем известной дурной форме народного представительства, при которой так называемые boroughs, заглохшие, необитаемые местечки или, вернее сказать, олигархии, которым они принадлежат, обладают правом посылать в парламент народных представителей, в то время как большие населенные города, в частности многочисленные новые фабричные города, не имеют права выбрать хотя бы одного представителя; в исцелении от этого недуга и должна состоять так называемая парламентская реформа. В ней, правда, видят не цель, а лишь средство. Надеются, что народ таким путем добьется лучшего представительства своих интересов, устранения аристократических злоупотреблений и помощи в своих бедствиях. Понятно, что парламентская реформа, это справедливое и скромное требование, находит себе сторонников и среди умеренно настроенных людей, отнюдь не якобинцев; и если таких людей называют reformers, то слово это произносится совсем другим тоном, и от него бесконечно далеко до слова radical, в которое вкладывают особое выражение, когда его применяют к Ханту* или Коббету, или вообще к пылким, яростным революционерам, кричащим о парламентской реформе для того, чтобы вызвать крушение всякого порядка, торжество корыстных интересов и полное господство черни. Поэтому оттенки в образе мыслей вожаков этой партии бесчисленны. Но, как сказано, англичане очень хорошо знают, с кем имеют дело, название не вводит в заблуждение публику, которая прекрасно понимает, где борьба является одной видимостью и где она ведется всерьез. Часто на протяжении ряда лет парламентская борьба немногим отличается от праздной игры, от турнира, где борются за цвета, выбранные по прихоти, но, как только начинается серьезная война, каждый спешит под знамя своей природной партии. Это мы видели в эпоху Каннинга. Самые яростные противники объединились, когда началась борьба за реальнейшие интересы; тори, виги и радикалы скучились, как некая фаланга, вокруг отважного буржуазного министра, пытавшегося сломить высокомерие олигархов. Но я все-таки думаю, что иные высокорожденные виги, гордо восседавшие позади Каннинга, тотчас же перешли бы к старой помещичьей родне, если бы речь вдруг зашла об упразднении всех дворянских прав. Я думаю даже (господи, прости мне мое прегрешение), что сам Френсис Бердетт, принадлежавший в молодости к самым ярым радикалам, да и теперь считающийся не слишком кротким реформистом, при этом случае очень скоро уселся бы рядом с сэром Томасом Лесбриджем. Это очень хорошо чувствуют радикалы-плебеи, а потому и ненавидят так называемых вигов, высказывающихся за парламентскую реформу; они, пожалуй, ненавидят их еще больше, чем своих прямых высоких врагов — тори.

В настоящий момент английская оппозиция состоит больше из собственно реформистов, чем из вигов. Глава оппозиции в нижней палате, the leader of the opposition, бесспорно принадлежит к последним. Я говорю о Бруме*.

Речи этого мужественного парламентского героя мы ежедневно читаем в газетах, а потому вправе считать его образ мыслей всем хорошо известным. Менее известны личные его особенности, проявляющиеся в этих речах, и все же нужно знать их, чтобы понять вполне его речи. Вот почему уместно воспроизвести здесь парламентский облик Брума, как он очерчен одним умным англичанином:

«На первой скамье, по левую сторону спикера, сидит фигура, которая так долго корпела у своей кабинетной лампы, что не только цвет жизни, но и сама ее жизненная сила начала вянуть; и все-таки она, эта на вид беспомощная фигура, привлекает взоры всей палаты; и стоит лишь ей, со свойственной ей механической, автоматической манерой, попытаться привстать, как все стенографы позади нас поднимают отчаянную возню, все пустые места на галерее заполняются и как бы образуется массивный каменный свод, а в обе боковые двери теснится снаружи толпа. Внизу, в палате, проявляется, видимо, такой же интерес, ибо едва лишь фигура эта начинает медленно вытягиваться в вертикальном зигзаге неуклюже сочетающихся линий, как пара-другая крикунов, только что пытавшихся перекричать друг друга с противоположных концов зала, быстро опускается на свои места, словно заприметив спрятанное под мантией спикера духовое ружье.