Путевые записки эстет-энтомолога

Фасетки в глазах стюарда синхронно мигнули, будто переключая внимание, он отодвинул адаптер в сторону и протянул субтильную лапку к своей тарелке. Желтоватый кокон на тарелке перестал подрагивать, морщины на нем разгладились, поверхность тускло заблестела.

— Тогда, с вашего позволения, я отужинаю, — сказал он.

Я хотел пожелать: «На здоровье», но вышло: «На здоров… в'э…» — так как в конце фразы непроизвольно икнул, увидев, как из пасти элиотрейца выпрыгнул тонкий, белесо-слюнявый хоботок и, вонзившись в кокон, завибрировал.

Поспешно отведя глаза, я пододвинул к себе поднос, чтобы продолжить обед, но не смог. Чмокающий, с присвистом звук, издаваемый элиотрейцем при высасывании кокона, отбивал аппетит. Демонстративно заткнуть уши я не мог, поэтому взял стакан с соком и начал сосредоточено пить мелкими глотками — давно убедился, что при этом значительно снижается слышимость. Кадык у меня задвигался, и в ту же секунду неблагозвучное чмоканье с кашляющим всхлипом прервалось. Как для человеческого уха не существует глухой зоны слышимости, так и у фасеточных глаз элиотрейцев отсутствует «мертвый» угол поля зрения. Имея круговой обзор, элиотрейцы и понятия не имеют, что такое отвести взгляд.

Я мельком глянул на элиотрейца, и мне стало его жаль. Фасеточные глаза стюард-толмача затянулись поволокой дурноты. Незавидная у него должность — весь рейс сидеть в кают-компании, против воли созерцая подготовительные к метаболизму процессы представителей иных рас и не имея права не то чтобы уйти, но даже создать вокруг себя светозащитный экран.

— Адаптация притчи закончена, — проговорил он севшим голосом. — Читать?

—Да.

Стюард пару раз глубоко вздохнул, подернутые пеленой фасетки глаз чуть просветлели. Он пододвинул к себе адаптер и начал читать, протяжно и заунывно:

— «Жил-был мальчик. Он ничем не отличался от своих сверстников, за исключением…»

Волосы на голове у меня зашевелились. Знал я Цену иносказательным выражениям других рас, переведенных адаптером в фольклорном ключе. Иногда толкование одного слова превращалось в бесконечную сагу, выловить из которой рациональное зерно не представлялось возможным.

— Стоп! — оборвал я речитатив стюарда. — А короче можно?

— Можно, — согласился он. — Задница.

— Что — задница?

— Задница есть задница, — терпеливо разъяснил стюард. — Вы просили коротко, я вам и говорю. Действительно, куда уж короче…

— Тогда что такое беззадница? — нашелся я.

— Беззадница — это беззадница, — терпеливо разъяснил стюард. Толмач он был настолько великолепный, что хотелось плеваться.

— В чем же разница между задницей и беззадницей?

— Беззадница есть конечная стадия задницы.

Я тяжело вздохнул и повел плечами. Это я давно понял из разъяснений вахтенного. Все пассажиры, летящие на Сивиллу, — задницы, а побывавшие там — беззадницы.

— Ладно, — безнадежно махнул я рукой. — Читай…

И, подперши щеку ладонью, приготовился слушать как минимум часа три. Но чем-чем, а временем я сейчас располагал.

— «…того, — точно с прерванного места продолжил стюард, — что на месте пупка у мальчика была металлическая гаечка. Из-за этой гаечки мальчик очень страдал, так как сверстники жестоко насмехались над ним, и никто не хотел с ним дружить. Мальчик плакал, спрашивал родителей, почему он такой, но никто не мог дать вразумительного ответа, зачем на месте пупка у него металлическая гаечка…»

«Вот и со мной так… — отстраненно пронеслось в голове. Бесцветный, замедленный речитатив стюарда убаюкивал. — Никто не дает прямого ответа, почему нас на корабле называют задницами. Может, в этой неопределенности и зарыта смысловая концепция?»

«…Мальчик рос, но насмешки не прекращались, и он все настойчивей требовал от родителей объяснений. Наконец отец не выдержал назойливых требований и послал его…»

«Куда послал?» — встрепенулось было наполовину усыпленное сознание, но тут же успокоилось. Для придания фольклорного колорита адаптер, не вникая в тонкости, часто использовал широко распространенные идиомы, отчего пространное толкование иногда оказывалось прошитым, как белыми нитками, двусмысленными фразами.

«…И пошел мальчик бродить по свету. Но никто, к кому бы он ни обращался, не мог ответить, зачем у него вместо пупка гаечка. Долго ли коротко бродил мальчик по свету, но наконец забрел в тридевятое царство, тридесятое государство и очутился в дремучем лесу перед финским домиком на костяных ногах. В этом домике жила добрая бабушка с куриной ногой, она-то и посоветовала мальчику направиться за тридевять земель, где в поднебесной стране на краю Ойкумены в пещере высочайшей в мире горы живет мудрец, который все на свете знает…»

«Господи, — вяло пронеслось в голове, — на какой свалке подобрали этот адаптер? Дичайшая этно-литературная смесь…» Однако разбирать завал из фольклорных остатков разных эпох и этносов Земли не стал. В конце концов, если ничего не пойму из невразумительной притчи, подключу к анализу биочипы, они лучше разберутся и, может быть, выудят рациональное начало.