Коран. Сура 2 (123,124).
(Пер. Крачковского)
Эммануил вздохнул.
И снова: кровавые глаза кинокамер, фальшивый блеск вспышек, сухой лес микрофонов. Прищуренные, словно перед выстрелом глаза, полуоткрытые в готовности рты и жала языков, предвкушая, увлажняют сохнущие губы.
Еще бы.
Постройка космического корабля.
Сенсация.
Общество падко на сенсации. Оно их ест.
Эммануил вздохнул.
- На Ковчеге полетят только добровольцы. Уже сейчас у нас имеется более пяти тысяч заявлений. По расчетам, всего Ковчег сможет вместить и обслуживать порядка пятнадцати тысяч жителей.
- А как же дети - рожденные и не рожденные, ступив на Ковчег, родители лишают их выбора.
- А как же презервативы! - парировал Эммануил, - и иные противозачаточные средства. Это тоже дети, потенциальные, не рожденные, но возможные дети. Предохраняясь, родители лишают их выбора, лишают рождения. А как же миллионы голодающих детей слаборазвитых стран. Наверняка, они тоже не прочь родиться в семье миллионера. Детей постоянно лишали и лишают выбора. Так было и у меня, и у вас, когда мы были детьми. Отчего-то до сих пор это мало кого беспокоило.
- Как продвигается строительство Ковчега?
- Об этом лучше спросить у ваших коллег журналистов. Каждая строительная площадка облеплена буквально лесом звуко-видео записывающей аппаратуры. Плановое время завершения строительства - полтора года.
- Если отбросить социальный и философский подтексты, по сути дела - это первая, по масштабам и по протяженности, единственная в своем роде экспедиция человечества к звездам.
- Рад, что заметили.
- У каждой экспедиции - своя цель. Каковы ваши цели?
- Разве построение вымученного, выстраданного, взлелеянного поколениями гуманистов, ожидаемого общества не есть достойная цель? Сама по себе?
- Все это так, но невозможно же лететь до бесконечности.
- Если повезет - отыщем планету, необитаемую планету с пригодными условиями, создадим колонию, и уже под новым небом, новым солнцем попытаемся сделать то, что не удалось на Земле!
***
Рубка Гуговиц – честная женщина.
- Мам, мам, я такое видел!
Шурика распирало от желания рассказать о происшествии кому-либо.
Это притом, что во время расставания, они с Тимуром клятвенно пообещали хранить тайну.
- Ты где был?
Светлые, обычно поднятые брови матери сурово нависали над голубыми глазами.
- Ну… тут… в одном месте…
Признаться о вылазке в заброшенные сектора, означало получить взбучку. Хорошую взбучку. Не признаться – сохранить тайну. Последнее было выше человеческих сил. Особенно, если человек – семилетний мальчуган.
- В каком месте?
- Мам, мы человека нашли, - неловкая попытка увести разговор от чреватой темы. Чреватой широким отцовским ремнем… с заклепками.
- Человека? – попытка удалась, во всяком случае – пока.
- Ну да, в ящике, совсем голого, но он меня знает, и деда знает… или прадеда…
- Ты где был?
Недолгий миг триумфа.
- Мы его в жилые сектора отвели, - Шурик почти физически почувствовал сладостный миг – сладостный для них, для взрослых – соприкосновения выделанной кожи ремня с собственной, нежной кожей…
- Голого?
- Нет, оделся он.
Что-то в голосе матери… Шурик осмелился взглянуть – узкие брови больше не нависали тенями заброшенных секторов.
- Выдумщик, - произнесла мать.
Призрак ремня таял праздничным мороженым, правда черные изюминки заклепок еще держались.
- Иди в столовую, скажи тете Вознесене, пусть покормит.
- Мам, да я… счас… мигом!