Пути народов

Кстати, процесс борьбы стульев с лавками закончился уже в советское время. В романе «Двенадцать стульев» Илья Ильф и Евгений Петров подсчитывают, сколько же стульев в нашей стране. И приходят к выводу, что «… стульев очень много. Последняя статистическая перепись определила численность населения союзных республик в сто сорок три миллиона. Если отбросить девяносто миллионов крестьян, предпочитающих стульям лавки, полати, завалинки, а на Востоке — истертые ковры и паласы, то все же остается пятьдесят миллионов человек, в домашнем обиходе которых стулья являются предметами первой необходимости».

Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как были написаны эти слова. Население нашей страны выросло более чем на сто миллионов человек. И теперь при подсчете числа стульев не пришлось бы писателям отбрасывать крестьян. Стулья выиграли спор у лавок и полатей, а на нашем Востоке, в Средней Азии, кое-где потеснили «ковры и паласы», кое-где — мирно уживаются с ними.

К XX веку чрезвычайно сильно изменилась наша пища. Меню любой столовой пестрит бифштексами («переведенными» с английского), котлетами («переведенными» с французского) и т. д. Это может не нравиться. Но — факт. Картошка, кстати, вошла в употребление всего лет сто пятьдесят назад. (Впрочем, гречневой каше на нашем столе тоже не так уж много лет — меньше пятисот, во всяком случае).

Русскую избу теперь и в деревне теснят дома нового типа, с удобствами, паровым или газовым отоплением.

И носим мы сегодня те же пиджаки и брюки (или юбки и брючные костюмы), какие носят в Японии и США, Франции и Австралии.

А что происходит в таких случаях с национальными чертами характера?

Я позволю себе напомнить легкомысленную песенку Раджа Капура из индийского фильма «Бродяга», с успехом прошедшего когда-то и по советским экранам. Герой фильма перечисляет одну за другой детали своего костюма (каждая из них привезена издалека) и заканчивает:

В русской шапке большой,
Но с индийской душой.

А дворяне петровских времен говорили, что они и в голландских кафтанах остаются русскими.

Неплохое доказательство правоты Раджа Капура — то, что индийское искусство осталось индийским, а русское — русским и в новых условиях.

Недавно корреспондент журнала «Декоративное искусство» спросил художника-керамиста В. Петрова, как тот придает своим произведениям национальный характер. Художник ответил, что ему незачем заботиться о национальном своеобразии своей керамики: раз он русский художник, так грузинская или голландская керамика у него не получится.

Эти слова художника заставляют вспомнить мнение Виссариона Григорьевича Белинского:

«…после Пушкина все пустились в народность, все за нею гонятся, а достигают ее только те, которые о ней вовсе не заботятся, стараясь быть только самими собою».

Преемственность в национальном искусстве свидетельствует о том, что некоторые особенности склада народа действительно проходят через века.

Очень быстро перенимает в последнее столетие европейско-американскую культуру Япония. Так быстро, что это вызывает у многих японцев тревогу за самобытность их народа.

Советский писатель Илья Эренбург рассказал в одной из книг и о разговоре с японским писателем, который в конце беседы, как бы желая успокоить себя, сказал: «В общем, это не так страшно — Япония не раз показывала, что она может взять чужое и сделать его своим…» Мне думается, что он прав: Япония от себя не отречется. А в таком случае нет ничего страшного, если и меняются те или иные стороны быта. Да и подражание различным образцам европейского искусства не так уж страшно, если оно связано с искренними поисками своей формы и, разумеется, своего содержания. Самое существенное — «душа народа».

«Душа народа» не остается навсегда закрытой для людей других народов. Очень надеюсь, что вы читали замечательные книги русского советского писателя Леонида Соловьева «Возмутитель спокойствия» и «Очарованный принц». Герой этих книг — Ходжа Насреддин, пришедший в них из множества восточных народных легенд и сказок. И в то же время героями этих книг стали узбекский и таджикский народы. В Средней Азии любят книги Соловьева, согласны с тем, что он сумел показать душу народа, среди которого долго жил.

А вот другой сходный пример. Началом новой персидской литературы многие исследователи, в том числе и персидские, считают сатирическую книгу, вышедшую в XIX веке под названием «Похождения Хаджи-бабы из Исфагани». Ее автором был англичанин Джемс Мориер.

Книга, по мнению иранцев, настолько отвечает их национальному духу, что многие ученые сомневались порой в самой возможности для иностранца создать такое народное произведение. Через сто почти лет после своего появления в Англии книга о Хаджи-бабе, изданная на персидском языке, сыграла важную роль для революционного движения в Иране в начале века. Поэт и филолог Малек-аш-Шоара Бехар заявил: «Проза „Хаджи-бабы“ по изяществу стиля и зрелости мысли напоминает „Гулистан“ Саади». А Саади — самый почитаемый в Иране классик, великий поэт и прозаик XII века.