Пути памяти

Как-то промозглым мартовским вечером я стоял у стойки выдачи записей, сдав ноктюрны Форе и терпеливо дожидаясь, пока библиотекарша принесет мне квинтеты для фортепиано и струнных инструментов. У меня была с собой газета, и я стал разгадывать кроссворд.

– Гип-гип Форе.

Я обернулся и уперся взглядом в глаза, голубые, как пещеры Киану![87] В целеустремленность, напор и энергию.

– Я заполняю опросный лист, Лист был чех?

Кардиган ее был распахнут, шелковая блузка под ним плотно облегала тело, прижатая к нему статическим электричеством.

– Нет, – нашелся я и после паузы добавил: – как Бах, Бэкс[88] и Бикс.[89]

– Ты отгадал уже город в Чехословакии? – спросила она, ткнув пальцем в кроссворд. – Осло! Это же так просто: Чех-о-словакия.

В этот момент вернулась библиотекарша с моими квинтетами. Не зная, что сказать, я взял записи и поплелся к нотному отделу. Через несколько минут я увидел, что она надевает пальто. Собравшись с духом, я бросился к двери, которая за ней уже захлопнулась.

– Мне нравится весна, – глупо крикнул я, заметив, что она кутается в пальто, чтоб защититься от продувного ветра.

Она спросила меня, знаю ли я о концертах в консерватории.

– Эти концерты бесплатные. АОР.

Я тупо на нее уставился.

– Ассоциация образования рабочих… профсоюзы… каждое воскресенье в два часа.

Я беспомощно стоял, глядя, как пряди ее золотистых волос бьются на ветру о черную шерсть берета. Потом опустил глаза и перевел взгляд на ее длинные ноги в отороченных мехом коротких сапожках.

– До свидания, – сказала она.

– Пока…

– Москва! Цейлон и Самоа! Румыния, Тибет и Абиссиния.

Широким шагом она пошла своим путем, потом обернулась и лихо отдала мне честь, как рядовая американского женского батальона с плаката о наборе новобранцев.

Так я познакомился с Александрой.

Отец звал ее Сандрой, и она не возражала. Алекс не надо было ничего ему доказывать. Она называла отца доктор Райт, что, впрочем, не имело никакого отношения к фрейдистским концепциям – просто доктора Маклина так звали на сленге кокни: он приведет вас в полный порядок.[90]

Доктор Маклин растил дочь в традициях кодекса британской военной чести. Он рассказывал ей, как его земляки в Лондоне переносили исторические сокровища – включая шлем, совсем недавно извлеченный из кургана в Саттон-Ху, – на станцию метро Олдвич, чтобы спасти их там от бомбежек. Он рассказывал ей истории о генерал-майоре Фрейберге – «Саламандре», под началом которого служил офицером медицинской службы на Крите. Фрейберг похоронил Руперта Брука[91] на Скиросе и, как Байрон, переплыл Геллеспонт. Алекс Джиллиан Додсон Маклин была до отвала напичкана рассказами об агенте британской разведки Джаспере Мэскилайне,[92] который в гражданской своей жизни был отпрыском семьи магистров-иллюзионистов. Он помог выиграть войну с помощью чародейства. Помимо обычно состряпанных уловок – ложных дорожных знаков, взрывающихся овец, искусственных лесов, маскировавших аэродромы, и призрачных батальонов, созданных игрой света и тени, – Мэскилайн был еще постановщиком крупномасштабных колдовских инсценировок и иллюзий, имевших стратегическое значение. С помощью прожекторов и рефлекторов он смог упрятать от врага весь Суэцкий канал. Александрийскую гавань он переместил на целую милю по побережью; каждую ночь там бомбили город, построенный из папье-маше, и место, где он стоял, было завалено фальшивым мусором и покрыто кратерами взрывов, смастеренными из холста.

Когда Алекс рассказывала мне об этих фокусах, я думал о призрачной архитектуре Шпира,[93] его факельных колоннах в Нюрнберге, призрачном колизее, который исчезал на рассвете. Я думал о созданных им неоклассических колоннах, растворяющихся в лучах солнца, в то время как камерные стены продолжали стоять. Я думал о Гудини,[94] поражавшем зрителей тем, как он запихивал себя в ящики и сундуки, а потом освобождался из них, не догадываясь даже, что всего через несколько лет другие евреи будут забиваться в мусорные баки, ящики и шкафы, надеясь там спасти себе жизнь.