Пути памяти

Атос познакомил меня со старым Мартином. Торговать было почти нечем, его маленькая лавочка была практически пуста. Помню, я стоял там рядом с полкой, на которой рубинами на слоновой кости лежали на бумаге несколько вишен. В годы оккупации старый Мартин старался по возможности поддерживать своих постоянных покупателей — это был его личный вклад в сопротивление оккупантам. Он занимался тайным бартером с капитанами приплывавших кораблей, выменивал у них деликатесы, по которым особенно тосковали его клиенты. Тем самым он не без умысла хотел как-то укрепить их дух. Он постоянно был в курсе того, чего кому из своих не хватает, и пополнял тощие закрома островитян с эффективностью снабженца гостиницы высшей категории. Мартин знал, кто закупает провизию для евреев из опустевшего гетто, и старался придерживать фрукты и оливковое масло для семей с маленькими детьми. Как святой покровитель бакалейно-гастрономических чудес. Его короткие волосы пучками торчали во все стороны. Если шевелюра Атоса была цвета серебряной руды, то у Мартина волосы чем-то напоминали острые зерна белого кварца. Когда он без суеты брал инжир или лимон — по штуке зараз — его руки в узловатых узорах артрита дрожали. В те дни всеобщей скудости эта трепетная забота казалась вполне уместной — она была своего рода признанием ценности каждой отдельно взятой сливы.

Мы шли с Атосом по городку. Остановились на площади, где в ожидании смерти совсем недавно стояли евреи из гетто. Какая-то женщина отмывала ступени гостиницы «Закинтос». В гавани канаты легонько постукивали о мачты.

Четыре года мне казалось, что мы с Атосом общаемся на каких-то тайных языках. А теперь греческий звучал повсюду. Когда мы проходили по улицам, читали вывески на аптеках и кафе, возникало чувство, что меня выставляют на всеобщее обозрение. Страшно тянуло обратно, очень хотелось вернуться в наш маленький домик.

В Индии водятся бабочки, сложенные крылья которых не отличишь от жухлой листвы. В Южной Африке есть растение, копирующее цвета камней, среди которых оно растет. Есть гусеницы, похожие на веточки, мотыльки цвета древесной коры. Камбала, плывущая в освещенной солнцем воде, меняет цвет, чтобы никто не мог ее заметить. Какой, интересно, цвет у привидений?

Выжить — значит уйти от судьбы. Но если ты смог уйти от своей судьбы, чьей жизнью стала твоя?

* * *

В книге «Зогар» сказано: «Все видимое возродится в невидимом».

Настоящее, как пейзаж, — лишь малая толика таинственного повествования. Повествования о невообразимом бедствии и постепенном преодолении катастрофы. Каждая спасенная жизнь — сохраненные генетические особенности, призванные возродиться в других поколениях: «косвенные причины».

Атос подтвердил мне бытие невидимого мира, столь же реального, как мир видимый. Мира величавых, молчаливых дремучих лесов, целых городов, покрытых небесами грязи, царства торфяных людей-водяных, сохранившихся скульптурными изваяниями, — такого места, где все, кто говорил заветное страшное слово, предавались земле и оставались там в ожидании часа восстания из мертвых. Под землей, под водой, в обитых железом ящиках, за кирпичными стенами, в сундуках и контейнерах…

Когда Атос сидел за письменным столом, вымачивая образцы дерева в полиэтиленовом гликоле, замещая восковым наполнителем недостающие волокна, я видел — наблюдая его лицо во время работы, — что он пробирается в лесных дебрях исчезнувших, невероятно высоких деревьев каменноугольного периода, покрытых корой, тонким узором схожей с парчой: рисунки на ней прекраснее, чем на любой ткани. Где-то в сотне футов над его головой осенью, наставшей задолго до начала времен, колышутся стволы и кроны гигантских деревьев.

Атос был знатоком покинутых людьми и погребенных в земле селений. Его космология стала моей. Я врос в нее совершенно естественно. И потому наши цели стали едины.

Мы с Атосом делили секреты земли. Он рассказывал мне о телах, погребенных в болотах. Они лежали там веками, кожа их темнела и дубела, темно-коричневые соки въедались в линии ладоней и ступней. Осенью, когда свинцовые облака дышали снегом, людей по мху и вереску уводили в болота и совершали там над ними обряд жертвоприношения. Им привязывали берестой камни к телу, чтобы тела легче погружались в кислую почву. Время останавливалось. Поэтому, говорил Атос, болотные люди-водяные так спокойны. Спящие веками, они сохранялись в неизменности и переживали своих убийц, тела которых время рассыпало в прах.

А я, в свою очередь, рассказывал ему о польских синагогах, их святилища располагались под землей, как пещеры. Государство запретило строить синагоги такой же высоты, как костелы, но евреи не смирились с тем, что строительная регламентация мешала их преданному служению Господу. Сводчатые потолки продолжали возводиться, только теперь молитвы раздавались под землей.