Пути Предназначения

— Тебе досталось не меньше, — ядовито напомнила Ульдима. — Еле с ринга выполз.

— Я-то выполз, а он там в полном нокауте остался.

— У Матвея-Торнадо нет ни одного поражения! — выкрикнул Джолли.

— У меня тоже! — запальчиво ответил Кандайс.

— С той разницей, что твоим противникам до Алтуфьева как в лётмарше до Гарда!

— Менеджер клуба должен запретить бой, — схватила мужа за рукав Ульдима. — Канди не имеет права на самостоятельные вызовы. Тем более, что Алтуфьев не клубный боец, а вольняшка.

— Бой будет, — сказал Кандайс. — Я составил вызов так, что отказаться, не утратив бойцовской чести, не смогут ни клуб, ни Алтуфьев. Президент начал было на меня орать, я минуты три потерпел, дождался, когда пар выйдет, а потом посоветовал ему профит от билетных сборов прикинуть и доход от ставок приплюсовать. Ну он и заткнулся, рекламой занялся. Обратите внимание, что со мной разбирался не тренер, и даже не менеджер, а президент лично. Ну ладно, я пошёл.

— Стой, — схватил его за руку Джолли. — Сын, Матвей-Торнадо — это очень серьёзно. Тебе бы не по вечеринкам бегать, а режим соблюдать, готовиться. Канди, оставайся дома.

— Да всё нормально, батя. Я в форме. Всё пучком будет, не бойся.

Кандайс пошёл к двери.

— Канди, — окликнула Ульдима, — сегодня в новостях говорили об Авдее…

— Смешно, — перебил Кандайс. — С чего это вдруг центральный канал мелким поселенцем заинтересовался?

Ульдима опустила глаза.

— Арестован Михаил Семёнович Северцев, — сказала она тихо.

— Чёрт… — Кандайс растерянно клацнул шипами. — Вот это поворот. — Он немного помолчал. — Михаил Семёнович знал, на что идёт, когда вмазывался в антиимперскую политику. Так что закончилось всё тем, чем и должно было рано или поздно закончиться! — Кандайс хлестнул по стене хвостом. Немного помолчал, буркнул: «Ладно, я пошёл», — и скрылся за дверью.

Ульдима с растерянностью и обидой смотрела ему вслед.

— Раньше Кандайс называл Северцева-старшего только дядей Мишей, — сказала Ульдима. — А сегодня не спросил, как его арест отразился на Авдее. Хотя ещё месяц назад считал Дейка своим лучшим другом. Его и Винсента, о котором Канди тоже ни разу не вспомнил с тех пор, как оказался в Маллиарве. Сначала забыл друзей, потом — сестру. Вскоре забудет и нас с тобой. Мы потеряем сына, Барт.

Джолли обнял жену, вздохнул.

— Будем надеяться, что поражение в бою с Алтуфьевым взбодрит ему память. А заодно и мусор из мозгов вытрясет.

— Лишь бы Алтуфьев нашего Канди не покалечил.

— Нет-нет! — горячо заверил Джолли. — Об Алтуфьеве говорят, что уважает правила боя. Покалеченных противников за ним не числится.

— Помоги нам пресвятой Лаоран, — прошептала Ульдима.

— 10 —

Допросные камеры Преградительной коллегии расположены на самом нижнем этаже подвального сектора.

Красный кафель стен, прорезиненное покрытие цвета охры на полу, — так проще отмывать кровь. Серый пластиковый потолок с пронзительно-яркими лампами дневного цвета. С потолка спускаются нержавеющие цепи растяжек и дыб, у стены ряд пыточных кресел. Как правило, здесь допрашивается сразу несколько человек по разным делам.

Но сегодня подследственный только один.

— Когда он сможет продолжить разговор? — спросил эмиссар.

Мастер-вопрошатель, высокий светловолосый и светлоглазый человек сорока трёх лет, глянул на подследственного, который был подвешен на цепи за запястья так, что ноги лишь самыми кончиками пальцев касаются пола. Такая подвиска заставляет подследственного постоянно дёргаться, невольно ища опору. Это не только мешает объекту дознания сосредоточиться на увёртках от вопросов, но и причиняет сильную боль, поскольку руки скованы за спиной и теперь вывернулись в плечевых суставах жестоко и нелепо, вопреки естественному направлению движения.

Полностью обнажённое тело объекта покрыто чёрными синяками и кровавыми ссадинами от хлыста, лицо и голова закрыты шлемом психозонда.

— В обмороке что ли? — пробормотал вопрошатель, глядя на безвольно обвисшего подследственного. И приказал помощнику: — Подбодри его разрядом.

Помощник, молодой тёмношерстый беркан, нажал кнопку пульта дистанционного управления. Тело подследственного выгнулось дугой. Кричал объект хрипло, воюще.

— Хватит пока, — сказал вопрошатель, подошёл к подследственному поближе. — Ну что, ублюдок гирреанский, говорить будешь?

— С тобой говорить — только зря время тратить, — бросил Авдей. Голос у него слабый, еле слышный. Слова произносит с усилием, зато язвительности хватит на десятерых. — Достоевского ты не читал, фильмов Рязанова не видел, о Бетховене никогда не слышал. Как собеседник ты мне не интересен.

Эмиссар поёжился. Даже боль и бесконечная усталость не лишили голос подследственного его невозможного, невероятного тембра: звенящая плавная гибкость и тяжёлая острая хрипота. Странный голос, один из тех, забыть которые невозможно. Особенно, если в нём, кроме необычности звучания, слышно нечто несоизмеримо большее — прямота и сила характера.

— Ещё разряд, — приказал вопрошатель. Дождался, когда подследственный обретёт способность слышать. — Будешь говорить, сучонок?