Пути-Пучи

Тут несколько слов философского плана. Философия Пути-Пучи, по крайней мере, на ее первой стадии, учит именно отбиранию и ни в коем случае не отдаванию. Отдавать для путипучериста – это все равно что петуху нести яйца, то есть ну просто физиологически неприемлемо. Однако здесь есть маленькая лазейка. Отдавать путипучеристу, конечно, нельзя, но можно оставить бывшему собственнику на хранение. А уж то, что тот с хранимым сделает, это его личное дело.

Было также несколько дам смешанного возраста – роднила их ярко выраженная стервозность. Во всем этом виделось Саше что-то настолько диккенсовское, что он, поклонник знаменитого писателя, даже сглотнул.

С некоторой досадой Саша заметил, что ни у кого в карманах не обнаружилось даже самого завалящего доллара. Про себя хмыкнул.

Несколько помолчав, все церемонно представились Ендобе еще раз, пару раз переспросили фамилию: "Как-как?" и почему-то со значением переглянулись. Представились по профессиям, точней, по путипучеристской специализации. Сумасшедший ученый, собственно, таким и оказался – он воровал сложные мысленные конструкции. Сам он называл их "идеями", но с его терминологией, равно как и вообще с психикой, наблюдался отчетливый непорядок. Мысли, сильно сдобренные эмоциями, он не воспринимал. Мысль, скажем, "я безумно люблю Марусю" для него просто не существовала. Он ее не слышал и хотя бы уже потому не имел возможности отобрать. Однако если носитель таковой мысли вздумал бы преподнести ее в виде "Любовь к Марусе, которой я подвержен в последнее время, есть метафорическая болезнь, приводящая  не только к нравственным и физическим переживаниям, но и ставящая ее субъекта вне поля признанных этических норм, иными словами, на уровень потенциального преступника, что, в свою очередь, ведет либо к зависимости от вышеупомянутой Маруси, а, стало быть, и к желанию от этой зависимости освободиться, пусть даже и криминальным способом, либо к стремлению переподчинить себе Марусю, не брезгуя никакими способами. А уже из этого следует, что любовь есть насилие, причем, насилие, нравственными нормами человечества не допускаемое и потому непозволительное, но раз любовь непозволительна, то непозволительно и само человечество, ибо без любви оно развиваться не может; отсюда непреложный ввод – человечество вымрет, потому что самой природой непозволительно". Несмотря на целую серию ложных посылок, в этом предложении содержащихся, оно, уже в силу своей замысловатости, вполне отлавливается больным мозгом Сумасшедшего Ученого, он уже может эту мысль отобрать и присвоить себе. При этом отбирающий особо не затрудняет себя анализом отобранного. Как потом выяснилось, "идеи", отобранные Фимой, по большей части представляли собой алогичную пакость, совершенно безвредную для окружающих, но гибельную для него самого.

Урия Хип отбирал почтовые марки, главную страсть своей жизни, овладевшую им еще в детском возрасте. По его словам, он набрал уже столько марок, что вполне может считать себя мультимиллионером. Беда его состояла в том, что ни одной марки, принадлежащей ему, он не продал – даже из обменного фонда, даже дефектных, скажем, с обрезанными зубцами. Обобранные филателисты давно подозревали его в кражах, причем подозревали настолько яростно, что он постоянно от них скрывался. Очень, как потом оказалось, беспокоил Урию тот факт, что марки он часто воровал и у самого себя, не мог устоять перед искушением, а потому огромная коллекция его постоянно находилась в беспорядке – он никогда не помнил, где находится в данный момент тот или иной раритет.

Анночкин Сергей Степаныч, отнимавший еду, никак вначале Ендобе не показался, хотя остальные перед раболепствовали, в спину глядя злобно. Демонстрируя великолепнейшие зубы, он церемонно подволок свое тощее тело к Саше и тут же предложил конфету "Мишка на Севере". Саша вежливо отказался.

- Сообщили уже! – с досадой проворчал Сергей Степаныч, злобно сверкнул на Сашу глазами и уволокся на диван досматривать темный телевизор.

Внезапно все оживились. Телевизор умолк, сидевшие привстали. Отворилась дверь, которую к тому времени все уже ели глазами и в проеме возник величественный силуэт в черной тройке с галстуком и блистающей конической лысиной. Силуэт был высок, напорист, нагл и суров, как сержант сверхсрочной службы, имел громадные уши и губы, с глазами было что-то не то.

- Вот и здравствуйте, - произнес он. – Все, полагаю, в сборе.

Заздоровались, Саша, сам того не желая, тоже чуть преклонил голову, по-старовоенному. Даже чуть было каблуками не щелкнул.

Силуэт прошел прямо к Саше, подошел на расстояние коитуса, вонзил взгляд, подержал паузу. С глазами у него было что-то не то, поэтому Саша обомлел не то чтобы до конца и накопил наглость спросить:

- А вы, собственно, кто?

В ответ на это силуэт еще немножечко попронзал его глазами, потом улыбнулся, распялив громадные губы:

- Адамов. А вы, значит, тот, который…

- Ендоба, - сказал Саша. – Александр.