Пути Русского Богословия. Часть I

Уже прямой ученик и помощник Макария в Петербургской академии, Никанор Бровкович (впоследствии архиепископ Херсонский, 1824–1890), не мог читать в том же стиле, за что и был слишком скоро удален от академической службы, ректором семинарии в Ригу. Макарий присоветовал ему записки и конспекты его лекций поскорее сжечь. Опасным показалось у Никанора как то, что он увлекался философией и слишком подробно излагал отдел о «доказательствах бытия Божия» (в частности, в связи с воззрениями Канта), так и то, что он позволял себе совершенно открыто и с большой подробностью излагать новейшие «отрицательные» теории, хотя и в целях обличения и опровержения. Никанор слишком смело, казалось, касался в своих чтениях самых «щекотливых вопросов», разбирал Штрауса, и Бруно Бауэра, [72] и Фейербаха. Макарий же и о самом Канте только слыхивал (так утверждает Никанор). Такой характер преподавания у Никанора очень симптоматичен. По своему складу Никанор ближе к Афанасию, чем к Макарию. Это был характер жесткий и болезненный, мучительный для самого себя и для других. Он весь в противоречиях, типический представитель переходной эпохи. В замыслах своих Никанор всегда был охранителем. Филарета Московского он не любил и боялся. В Петербурге было принято в те годы «пугать Филаретом». Благодетелем богословского просвещения и науки Никанор считал, напротив, графа Пратасова. Оказывается, что он дал «благотворный толчок к разработке богословской науки» в наших академиях, и охранял ее здесь от придирчивой цензуры. Однако, в своих богословских воззрениях Никанор очень часто близок именно к Филарету…

Никанор был человек философского склада. Много лет работал он над своей трехтомной философской системой (Положительная философия и сверхъестественное откровение, Спб., 3 тома). Этот опыт не удался ему, это только какой-то эклектический свод в духе самого расплывчатого «платонизма». Но чувствуется подлинная пытливость мысли. Апологетикой (и спором против позитивистов [73] ) Никанор занимался не случайно, он для самого себя нуждался в некоем спекулятивно-критическом «оправдании веры». Никанору пришлось перейти через тяжелый искус сомнений, через мрак поколебленной веры, — по суду «науки» многое оказывалось не таким, каким выглядело с точки зрения ригористического православия. Перед лицом таких вопросов и соблазнов безжизненная книжность Макариевской догматики оказывалась ненужной, немощной. При видимом сходстве в формальном методе легко заметить глубокое различие между Никанором и Макарием. Из всех книг Никанора самая схоластическая — «Разбор римского учения о видимом главенстве в Церкви» (сперва статьи в «Христианском Чтении» 1852 и 1853 гг., отдельно в 1856 и 1858). Это есть анализ текстов: Новозаветных, отеческих и из историков, за первые три века. Изложение разбито на отделы, подотделы, параграфы, пункты. И, однако, все время виден и чувствуется сам исследователь, приводящий и взвешивающий аргументы и ссылки, —и мысль читателя вовлекается в сам процесс доказательства, вполне живой. Никогда у Никанора изложение не ссыхается в простой перечень, в мертвенную «цепь». Это, конечно, прежде всего — вопрос ученого темперамента…

Ум у Никанора был резкий и решительный. Он был очень смел и в своих богословских мнениях, даже и в проповедях. В этом отношении особенно интересен ряд проповедей о Завете Божием (конца 70-х годов). Здесь Никанор очень напоминает Филарета…

Первобытный Завет заключен от века в недрах Триипостасного Божества, и уже он был не без крови (срв. Евр. гл. 9 и 10). От века уже пролита кровь Завета вечного, испита чаша беспредельного гнева, и сам крестный возглас прозвучал уже в вечности. И все совершилось: «для вечного Бога тогда же в вечности осуществлено». Здесь, на земле и в событиях, только отражения. «Там на небе в вечности совершилась сущность творческого, искупительного, спасительного Завета». И Пречистая Дева еще прежде век введена в пренебесный храм Божий. «Прежде века Она стала посредницей между миром, человем, воплощенным Сыном Божием и Божеством…»

Наряду с Никанором нужно назвать Иоанна Соколова (1818–1860, умер епископом Смоленским). Это был человек крутого нрава и острой мысли, «замечательно образованный, но свирепый человек». В эпоху «великих реформ» он с неожиданной смелостью и откровенностью заговорил о христианском суде и обновлении жизни, о житейской и общественной неправде. В 1858-м году это он подсказал Шапову тему для актовой речи: «Голос древней русской церкви об улучшении быта несвободных людей…»

«Только бы не оставаться в равнодушном безмолвии среди вопиющих потребностей жизни народной, только бы нас слышали…»

Иоанн был прежде всего канонистом. «Опыт курса церковного законоведения» и остался самым крупным из его ученых трудов (два тома, 1851). То верно, что это не «система» права, но только источниковедение. «Систему» Иоанн просто не успел построить. Говорили, что рукопись систематических томов была остановлена в цензуре…