Пути сообщения

– Представляете! – страстно говорила косметичка. – У меня есть знакомые мастерицы, они записались и пошли, хотели узнать про цвета и длину ногтей, а та им заявила, что маникюр – это не про цвет ногтей, а про то, что надо держать их в чистоте, а так-то можно и не красить. Дескать, там – ну вы понимаете – наносят лак к платью для вечера, а поутру снимают. Вам, кстати, каким лаком сегодня?

– А может, ваша австриячка и права, – задумчиво сказала Нина, глядя на свои огрубевшие в последнее время руки – они как будто старели быстрее или, возможно, чаще попадались на глаза. – Давайте сегодня красить не будем.

И, поймав удивленный взгляд косметички, добавила:

– Планирую быть без платья.

Нина и правда часто носила брюки – у нее было два брючных серых костюма, клетчатые шерстяные брюки, брюки клеш, как у матроса, чудесные широкие льняные брюки с пуговицами – по три в ряд с двух сторон, – совсем недавно пошила в ателье. Конечно, юбок и платьев у Нины водилось на порядок больше, но именно брюки казались Гане символом свободы и смелости, она завидовала Нине и не решалась пока выйти вот так же на улицу, хотя и примеряла однажды в ателье чудесные брючки – они ей чрезвычайно шли.

После «Метрополя» зашли к Гане занести покупки и с удивлением застали дома Сергея Будко. Нежданный гость быстро ретировался, но перед этим сообщил Андрею, что на предприятии прямо сейчас готовят списки «антисоветски настроенных лиц и оппозиционеров», и он пришел убедиться, что Андрей исправился. «Исправился в каком смысле?» – спросил Андрей, который никогда и не был никаким оппозиционером. Все, что его волновало, – точные измерения и хрупкие материалы, он и сам был как будто из таких. Разъяснить свой вопрос Сергею не удалось – на пороге появилась Нина. И Сергей, хмыкнув: «Понятно» – ушел.

– Что он хотел? – спросила Ганя.

– Да, – Андрюша махнул рукой. – Все никак не помиримся.

– Не расстраивайся, – сказала Ганя и поцеловала Андрюшу в висок. – Он не прав.

Андрей кивнул и, шутя, поднял жену, совсем как Нина, когда они танцевали, отчего та изрядно смутилась и не знала, куда ей себя девать. Воспоминания нахлынули на Нину дождем и зазвенели внутри.

– Отпусти, отпусти, дурак! – Ганя смеялась и вырывалась. – Мы с Ниной в театр опаздываем, поставь меня.

Идея пойти в оперу принадлежала, конечно, Нине: ей ужасно хотелось, чтобы Ганя услышала то же, что и она, увидела то же – она не могла описать словами, если бы ее спросили, чем же конкретно хочется поделиться. Нечто вместе с музыкой и голосом забиралось под кожу Нины и оживляло там все: пейзажи, которые она никогда не видала, ощущение жизни в городах и странах, в которых она никогда не жила, преломляло время – и это путешествие на сто или двести лет назад невозможно было описать, как она ни старалась. «Ты должна это услышать. Не ушами – нутром, – сказала она Гане. – Когда ты услышишь, сразу поймешь, что я имею в виду».

– О чем эта опера? – спросила Ганя, когда они – надушенные, напудренные и в новых платьях – подъезжали к Большому театру.

– «Травиата» – история о любви, – ответила Нина. – Виолетта на балу встречает Альфреда, и он пытается уговорить ее уехать с ним… Но послушай, Ганечка, я хочу, чтобы ты меньше всего думала о либретто.

– Но как: я же не понимаю итальянский – без краткого содержания я ничего не пойму…

– Поймешь. Музыка расскажет обо всем лучше любой программки.

Торжественность театра оглушила Ганю – она прижалась к Нине плечом, ища защиты. Люди, молодые и старые – Ганя практически не могла от волнения различить их лиц, – подходили и здоровались с Ниной, жали ей руку, и Ганя каждый раз боялась, что кто-то из них завладеет вниманием Нины надолго, а она останется тут, брошенная, совсем одна. Но страх ее был напрасным: Нина мягко взяла ее за локоть и повела в ложу.

Ложа напоминала купе в поезде до Кисловодска; Ганя обрадовалась, что они наконец-то «в домике», что можно спрятаться от посторонних глаз и остаться с Ниной вдвоем – присвоить ее и ни о чем больше не волноваться.

И вот тяжелый занавес распахнулся, заиграл оркестр, и Ганя полностью сосредоточилась на своих ощущениях, как велела ей Нина, и чем больше она думала об этом, тем меньше чувствовала, потому что слишком старалась оправдать ожидания.

– Перестань, – шепнула ей Нина в самое ухо, и Ганя вздрогнула. – О чем ты думаешь?

Нина всматривалась в темноте в Ганино напряженное лицо, пыталась понять: правильную ли она дала инструкцию?

– Кажется, я что-то делаю не так, – сокрушенно призналась Ганя. Показаться Нине невежественной, глупой, мало чувствующей было каким-то особым Ганиным страхом, от которого сводило живот.

– Да что ты, милая, – тихо засмеялась Нина. – Здесь невозможно что-то сделать не так. Прости меня, если я напрасно убедила тебя, будто есть какие-то правила, я всего лишь хотела сказать, что содержание оперы не так важно, как то, что ты чувствуешь, когда слушаешь ее.