Пути в незнаемое

Когда мне показалось, что язык уже изучен, я написал свою первую программу на специальном бланке и отнес его в перфораторную. На другой день я уже держал в руках небольшую колоду карт с пробитыми насквозь прямоугольными отверстиями. Положив в начало колоды несколько карт с пробитым шифром и паспортом задачи, я одел ее в «рубашку» из текстолитовых дощечек, стянул все это резинкой и с некоторой торжественностью отнес в машинный зал. Перед залом находилась маленькая комната, где стоял стол, куда надо было складывать предназначенные для счета задачи. Стены комнаты были сплошь заставлены библиотечными ящиками с номерами шифров. Время от времени из зала выходила девушка-оператор с уже сосчитанными задачами и распечатками. Колоды рассортировывались по ящикам, а распечатки укладывались на краю стола. После этого девушка собирала приготовленные для счета задачи и уносила их в зал. На большой деревянной двери зала висела картинка с забавной оскаленной тигриной мордой, под которой красовалась надпись: «Не входить!» Когда дверь открывалась, из зала веяло прохладным кондиционированным воздухом и раздавался грохот нескольких одновременно работающих печатающих устройств. Не сходя с места, дежурил я у входа в машинный зал, чтобы не пропустить момента, когда девушка вынесет мою задачу. Через два часа распечатка была у меня в руках. После шифра на листе был напечатан текст моей программы, внизу, под текстом, машина сама перечисляла мои ошибки. Их было столько, что не хватило заказанной мною в паспорте длины бумажной ленты. Просидев без толку над распечаткой целый час, я пошел к Симу. Ему достаточно было трех минут, чтобы разобраться во всех моих ошибках. Я исправил их, набив новые карты, и снова отнес колоду на стол…

С этого дня время для меня стало идти рывками. С того момента, как я получал новую распечатку с очередной ошибкой, и до мгновения, когда колода исчезала за дверью машинного зала, оно вообще выключалось. И наоборот, те часы, которые я проводил в нетерпеливом ожидании под картинкой с тигриной мордой, длились бесконечно долго. Именно в эти часы давало знать о себе сердце — в середине груди возникала тупая тяжесть. Но вот появлялась новая распечатка, и все отступало на второй план: и великолепная весенняя погода, и духота коридора ВЦ, и ноющая боль в груди.

Стояло уже жаркое лето, когда я получил очередную распечатку, которая оканчивалась фразой: «конец задачи», что означало отсутствие в программе ошибок. Теперь, после прохождения тестов, можно было начинать обработку по новой формуле всех имеющихся экспериментальных данных о зависимости дзета-потенциала от радиуса пор. Набив числовой материал на перфокарты, я запустил данные в машину. Результаты обработки были неправдоподобно хороши: экспериментальные значения отличались от теоретических не более чем на пять-шесть процентов.

Победа была полной, и досталась она сравнительно легко: ведь с начала моих исследований по новой теме не прошло и двух лет… Похудевшая и осунувшаяся после долгой болезни Анна Петровна снова и снова перебирала листы распечаток, не веря в справедливость полученной теоретической зависимости, но факт оставался фактом: такая зависимость была и она прекрасно описывала весь имеющийся в наличии экспериментальный материал.

С сердцем опять стало хуже, и врачи не велели мне выходить из дому. Теперь, после нескольких месяцев, проведенных в ВЦ, мне казалось, что у меня появилась уйма свободного времени, и я продолжал свое электрохимическое образование. Дойдя в учебнике Антропова до глав, посвященных возникновению скачка потенциала между фазами, я еще и еще раз перечитывал то место, которое я цитировал год назад Ивану Андреевичу. Вглядевшись в свою формулу, я внезапно осознал, что одна из констант, которую машина подбирает в процессе обработки экспериментальных кривых, непосредственно связана с тем самым неуловимым абсолютным скачком!..

Это было невероятно, но это было именно так. Более того, проверить это предположение ничего не стоило: надо было просто померить электродные потенциалы тех материалов, с которыми работал Иван Андреевич.

Эта мысль привела меня в состояние какой-то странной эйфории: я бросился к телефону и набрал номер. Трубку снял Иван Андреевич. Я извинился за поздний звонок и попросил к телефону Анну Петровну.

— Она здесь больше не живет, — после небольшой паузы сказал Иван Андреевич.

— А ей можно позвонить?

— Нельзя, там нет телефона… Если что-нибудь срочное, я могу дать адрес… — добавил он нерешительно.

Я поблагодарил и повесил трубку.

На следующий день, наплевав на предписания врачей, я явился в лабораторию ни свет ни заря. Едва дождавшись прихода сотрудников, я с плохо скрываемым волнением объявил им об открывающихся перед нами перспективах.

— Здесь какая-то ошибка, — сразу же сказала Анна Петровна, — проблему абсолютного скачка решить нельзя.

— Ерунда, — сказал Иван Андреевич, — я всегда говорил, что абсолютный потенциал измерить можно.

— Это должен решить эксперимент, — сказал я, вкратце описал схему предполагаемого опыта.