Пути в незнаемое

Однако на горних высях чистой математики продержался Иван Иванов лишь два с половиной месяца. В середине ноября забрал документы и покинул Питер. А в январе 1866 года он уже слушал речь директора Петровской академии. Речь, обращенную к петровцам в первый день первого учебного года: «Академия должна рассматривать слушателей не как юношей, еще не знающих, к чему они способны, и нуждающихся в ежедневном надзоре, а как людей, сознательно избирающих для себя круг деятельности и вполне знакомых с гражданскими обязанностями».

Наука, сопряженная с гражданскими обязанностями, в этом-то и было дело.

Иван Иванов «покорнейше просил» о стипендии. Стипендию дали. Могли и отнять за неуспехи в ученье. Нет, он баклуши не бил. Стипендия стипендией, но, обращаясь к ведомственным источникам, не трудно определить его «жизненный уровень», куда как скромнехонький. Он нашел уроки в семействе неких Сабаниных. (Весьма возможно, тех самых, к коим принадлежал А. Н. Сабанин, известный впоследствии своими научными трудами по сельскому хозяйству).

Казалось бы, ничем, пожалуй, больше-то и не разживешься на черствых сухарях казенной документации. Нас, однако, время от времени тревожила заметка историка Тимирязевской академии. Она вызывала глухое недоумение краткостью сведений.

Не рассчитывая на пещеру, где алмазов не счесть, мы извлекли из хранилища дело «О стипендиате Иване Иванове». Недоумение не рассеялось.

Судите сами.

В деле Ивана Иванова — тридцать три листа. Уже упомянутое прошение на имя директора академии. Далее билеты на право жительства и билеты на право слушания лекций, свидетельство «в удостоверении, что по испытанию оказал знания удовлетворительные». Но вот и другое: прошения «о выдаче мне отпуска» — 1867, 1868, 1869 годов. Не только летние, а и зимние. Спрашивается: куда отправляется отпускной студент-бедняк Иван Иванов? Ясно, не ездил на черноморские пляжи и не участвовал в турпоходах. Куда же, как не на родину? Так вот, Иван Иванов получал отпуска в… Рязанскую губернию. Литовские пущи, местечко Кейданы, Ковенская губерния ни разу не возникают на горизонте. Может, он ездил к кому-либо из своих знакомых? Ну, допустим, однажды и съездил бы, но… Нет, что ни говори, загадка. И мы попросту разводим руками.

Еще загадка: в июле 1869 года он берет десять дней на поездку в Петербург. Любоваться Невой, Исаакием, петергофскими фонтанами? Сомнительно. А не ради ли переговоров с питерскими участниками студенческих «беспорядков»? Такие поездки с целью выработки единой линии, единых требований практиковались; ведь и питерские ездили в Москву, бывали у петровцев. Не ради ли прокламационно-агитационной кампании, в то лето весьма горячей?^[29] Все это представляется вполне, вполне возможным, если не упускать из виду общественный темперамент Ивана Иванова.

А натура в этом смысле была отзывчивой, деятельной.

«Порядочный человек», — говорил революционер З. Арборе-Ралли, петербургский студент, приезжавший в Петровско-Разумовское.

«Человек энергический», — констатировал известный юрист К. Арсеньев.

«Прекрасный человек», — писал В. Г. Короленко, опросивший коллег Ивана Иванова по академии.

И посему вроде бы не стоило удивляться сообщению мемуариста: Ивана Иванова судили по процессу каракозовцев, уготовили ссылку в Сибирь, да по младости лет ограничились высылкой из Москвы, а потом дозволили вернуться под сень наук^[30].

Но если мемуарист не обязан не доверять своей памяти, то следователь от истории обязан проверять мемуариста.

В стенограммах каракозовского процесса действительно встречаешь Иванова. Встречаешь дважды. Да только один — сын полковника, другой — дворянин, и оба не Иваны, и оба не из Земледельческой академии, а из Московского университета…

В официальном издании, где числился студент Иван Иванов, указан и его тезка, студент Сниткин. Тут-то и обнаруживается ниточка крепкая.

Этого Сниткина навестила однажды замужняя сестра. У самовара собрались товарищи ее брата. «Разговор зашел о литературе, — писала впоследствии Анна Григорьевна, — и студенты разделились на две партии: поклонников Федора Михайловича и его противников. Один из последних стал с жаром доказывать, что Достоевский, выбрав героем „Преступления и наказания“ студента Раскольникова, оклеветал молодое поколение… Загорелся тот молодой спор, когда никто не слушает противника, а каждый отстаивает свое мнение. В горячих дебатах мы не заметили времени, и вместо часа я пробыла у брата более двух. Я заторопилась домой, и все мои собеседники обеих партий пошли провожать меня до подъезда»^[31].

Можно предположить, что в тот зимний, морозный день был у Сниткина и Иван Иванов: они дружили. Три года спустя именно Иван Сниткин много и часто рассказывал об Иване Иванове — какой тот умный и сердечный, какая у него твердая воля, как Иван Иванов поддерживал его, Сниткина… Рассказывал и племяннице, и сестре, и ее мужу.

Мужем Сниткиной был Достоевский.