Пути в незнаемое

…Неужели так? Глыба, кстати, на мой соблазн, была вроде повышенной твердости. Собственно, нас не особенно это интересовало, испытания ведь были сравнительные. Комедия требовала, чтобы мы пропустили это мимо своего внимания. Иначе нас должно было бы удивить, почему стандартный бур работает столь вяло.

Меж тем составили акт, подписали, пришли в гостиницу, мой ассистент дорогой раскинулся на кровати. Документы с печатями и подписями лежат рядом на тумбочке. Я хожу по комнате, он говорит:

«Слушай, что тебя волнует?»

«Андро, меня беспокоит, что этого не может быть».

«Чего не может быть?»

«Да в двенадцать раз не может быть».

«Ну факт, нет?»

«Факт-то факт, но что-то уж очень много. Если б мы выиграли в полтора раза, вот я бы танцевал… Ну выше, но не более чем в три… Что-то подозрительно».

«Ложись отдыхай. Так лучше или нет?»

«Так лучше, но непонятно».

«Ну хорошо, хорошо, что ты волнуешься? Я же открывал заслонку не до конца».

«Что? Как не до конца?»

«Я смотрю, наш что-то медленно идет, ну и придержал того-то. По правилу ведь наш должен обгонять, так?»

Дыхание у меня перехватило, смотрю на него, оторваться не могу, слова вымолвить не в силах. Бесполезно и говорить: дикарь!

«А кого ты обманывал, себя, меня?»

«Слушай, чудак ты, странный человек! Ты представляешь, какой акт мы сегодня подписали? Ты танцевать должен!»

«За такой акт сажать бы следовало». Взял я с тумбочки листки, разорвал их и бросил на прелестного своего соседа.

«Что ты делаешь?»

«Если б не был на двадцать лет старше меня, набил бы морду. Завтра будем повторять».

«Я уезжаю».

«И не возвращайся. Чтоб я тебя не видел».

Он не уехал. Но испытывали без него. Сказали, что вчера заедала ручка пневмокрана.

И что же? Обратная картина. Выигрываем десять-пятнадцать процентов. Это вместо полутора-то — двух раз! Мошенник не зря старался.

Совершенно непонятно. Но хоть реально. Где-то мы имеем потери. Невозможно получить коэффициент полезного действия выше единицы, а ниже — сколько угодно.

Поразительно низкий результат.

«Что ж, — говорю, — ошибка, товарищи. Ошибка. Не стоит нам делать такого бура. Тут и заикаться нечего».

«Почему, что такое?»

«Потому что из-за десяти процентов выигрыша делать трубу, в нее вставлять эти наши элементы, каждый калить… Бур будет стоить в пять раз дороже, чем старый. Из-за десяти — пятнадцати процентов — не стоит. Ради пятидесяти — да, выше — пожалуйста, а из-за десяти невыгодно».

«А в чем дело?»

«Не знаю. Надо возвращаться домой и проверять заново. Единственно, что могу предположить, мы плохо проверили калку. Если стержни недостаточно каленые, скорость после удара будет заметно ниже скорости до удара, а это катастрофа, потому что коэффициент восстановления скорости входит в формулу удара во второй степени».

В одну из наших встреч Евгений Всеволодович несколько раз заводил разговор о медали, присужденной ему журналом «Изобретатель». По установленному правилу эта медаль вручается в стенах редакции, в присутствии остальных лауреатов, и награждаемый говорит речь. Явное подражание известному ритуалу.

Евгений Всеволодович ссылался на недомогание, просил сделать для него исключение, привезти медаль. Сначала это сходило за шутку, но постепенно прояснялась настойчивость. Нет, он придавал значение. Было в этом что-то детское, симпатичное. Человеку неможется, свет белый не мил, а медаль не утерпеть — подай. Смотрю на него — ребячливости поразительно сколько. То и дело достает из бокового кармана прекрасной работы ножик и играет, гладит полированные бока, ножны… В карманах его пиджака всегда припасено несколько резиновых шариков и рогатка, в лаборатории, в его кабинете повсюду с ним поделки из детского конструктора…

Как-то в институте шло совещание. Длинный полированный стол, по обе стороны самая весомая публика — главные инженеры заводов, ответственные работники министерства. В повестке вопросы вибрации, средства защиты персонала от вредного ее воздействия. Ведет совещание крупный чин, а заместителем Александров. Два ряда лиц, серьезных, взаимоуважительных, умеренные речи… И тут, передразнивая монотонность голосов, загудела под плафоном лампа дневного света. И ладно бы, однако заместитель, видя непорядок, сказал: «Минуточку, перерыв». Не вставая с места, он полез в карман и достал оттуда рогатку. Присутствующие внимательно наблюдали, как он выйдет из этого дурацкого положения. Александров не торопясь прицелился и выстрелил. Лампа замолкла. Совещание продолжалось. Участники поодиночке изредка поглядывали в сторону стрелка…

После скандального провала эксперимента он с головой погрузился в теорию удара. Декарт, Гюйгенс, Ньютон, — в отношениях формул, оставленных ими, ему виделись отношения самих авторов. «Маленькая трагедия». Он разыгрывал ее с наслаждением.