Болезни сердца, уносящие сегодня больше жертв, чем рак и туберкулез, вместе взятые, будут когда-нибудь побеждены. Нет человека, который бы сомневался в этом. Ученые найдут средство от инфаркта. Не панацею, о нет. Скорее — гибкий, многоэшелонный арсенал одновременно мощных и тонких средств.
К этой победе фармакологи, терапевты, хирурги идут шаг за шагом. Все дороги извилисты и обманчивы, и каждый шаг вперед, дающийся ценой громадных усилий, а иногда и целых жизней, незаметен. Сенсации здесь исключены. Как невозможно предположить, что токарь-универсал, пусть самый непревзойденный в мире, однажды выточит на своем станке — пусть тоже совершенно непревзойденном — готовый космический корабль, — так бессмысленно ожидать, что отдельная лаборатория выдаст как-нибудь в конце рабочего дня ампулу искомой панацеи.
Поэтому я не смогу об этом рассказать.
Из большого числа лабораторий, изучающих инфаркт, я выбрала эту по причинам скорее субъективным: мне нравятся эти люди и весь стиль, почерк их работы.
Сердце работает всю жизнь. Всю свою жизнь и всю жизнь человека. Величины эти совпадают, как правило, до минут. Любой другой орган может выйти из строя хоть на короткий срок, отдохнуть, в конце концов, и человек не погибнет. Клетки почек и печени устроены гораздо сложнее, чем клетки сердца; нет ничего совершеннее и ранимее нервных клеток — нейронов. Но случись что-нибудь с одной почкой, — другая долгие годы сможет работать за двоих; можно удалить три четверти печени, — и меньше чем за месяц она восстановит свой вес. В аварийных ситуациях даже нейроны в какой-то степени могут подменять друг друга; кроме того, они поочередно отдыхают.
Заменить заболевшее или просто уставшее сердце организму нечем. (Понятно, что от первых дерзких попыток пересадки сердца до массового применения подобных операций — дистанция колоссальная. Да и станут ли они когда-нибудь массовыми?) Каждую секунду, а то и чаше — сердечный толчок. Выбросить в аорту полстакана крови. Сжаться и расслабиться, чтобы снова сжаться. Сжаться — расслабиться. Систола — диастола. За те доли секунды, что приходятся на расслабление — диастолу, несколько мгновений можно, весьма условно, назвать отдыхом. Дай бог, если за сутки такого отдыха набирается тридцать минут.
Очевидно, устройство, в котором эволюция развила уникальную способность работать без отдыха, должно обладать громадными резервами прочности. И в сущности так оно и есть. Срок, после которого удалось заставить биться взятое у трупа сердце, поистине фантастичен: около четырех суток.
Но вот в чем горький парадокс: человеку эти четверо суток без пользы. Даже сутки человеку ни к чему. Да что там сутки. Если сердце простоит больше чем пять минут (примем для простоты эту круглую, приблизительную цифру), — задохнутся без кислорода клетки коры головного мозга. Еще несколько минут — начнутся необратимые изменения в почках и печени. Сердце можно вернуть к жизни и через несколько часов. Но будет поздно.
Но парадокс не только в этом. Сердце, надежная, безотказная система, иногда выходит из строя по причинам, с первого взгляда совершенно непонятным.
В веточку сосуда, питающего кровью самое сердце, попадает тромб; островок сердечной ткани (иногда совсем небольшой) перестает получать кислород. Это инфаркт. Через несколько минут сердце может остановиться. Отчего? Оттого, что островок задохнулся без свежей крови? Но чувствительность клеток сердца к недостатку кислорода вовсе не так велика — иначе его невозможно было бы оживить на четвертые сутки. К тому же основная масса миокарда получает кислорода вволю — что же мешает ему сокращаться, как раньше?
Больше того. Патологоанатомы и судебные медики (им приходится давать заключение во всех случаях скоропостижной смерти) часто не находят в сердце даже самого маленького очага инфаркта. Решительно ничего. В своих выводах они вынуждены идти от противного: не травма, не отравление, не инсульт. Значит, спазм сердечных сосудов, — не оставивший никаких следов — но почти мгновенно прекративший сердечные сокращения. Почему? Непонятно. Ни на первый взгляд, ни даже на второй, профессиональный.