Важно еще одно. Ньютон с детства твердо осознал, что знание — реальная и неодолимая сила, понял, что именно знание дает власть над вещами и даже людьми. С другой стороны, Ньютон считал, видимо, что знание — это ценность, сокровище. Часто он рассматривал его как божественное откровение, даваемое лишь ему одному. Отсюда — его ревнивое отношение к знанию, его бесконечные секреты, шифрованные языки, скрытность. Он хотел бы обладать знанием в одиночку, но ему, в целях самоутверждения, приходилось время от времени демонстрировать мощь этого знания и тем самым раскрывать его для других.
Детские шифрованные языки — это предзвуки мощных душевных катаклизмов и трагедий, впоследствии сотрясавших жизнь Ньютона.
Его своеобразные детские игрушки и изобретения — предчувствие будущих настоящих изобретений и открытий, прославивших род человеческий.
В одном из самых ранних исследований творчества Ньютона — в труде доктора Стэкли, датированном 1752 годом, — делается первая серьезная попытка выявить связи юношеских увлечений и умений Ньютона с его позднейшими научными достижениями. «Мне кажется довольно вероятным, — пишет Стэкли, — что раннее мастерское владение сэром Исааком Ньютоном механическими приспособлениями и его мастерство в рисовании и проектировании сослужили ему хорошую службу в его экспериментальном пути в философии и подготовили прочный фундамент для развития его пытливого ума — его интерес к причинам и следствиям, его проникновенные исследования метода, который мог бы привести к желаемой цели, его глубокие суждения, его настойчивость в нахождении решений, доказательств и в его экспериментах, его громадная сила ума в построении его размышлений, его дедуктивные цепи, его неустанная привязанность к вычислениям, его неповторимый талант в алгебраических и других подобных методах анализа. И все это объединилось в одном человеке и в такой необычайной степени, что стало архитектором, воздвигнувшим здание на фундаменте опыта…
Многие философы, тихо сидя в своих студиях и изобретая гипотезы, мечтали о таких талантах. Но путь сэра Исаака — это путь использования экспериментов…»
Эти слова принадлежат младшему другу Ньютона, который имел завидную привилегию неоднократно беседовать с ним и знавшими его людьми, который специально собрал для нас, потомков, материалы о жизни и творчестве сэра Исаака. Более авторитетного источника не существует. Прислушаемся к нему.
IV
Вяч. Вс. Иванов
ХЛЕБНИКОВ И НАУКА
1
В 1985 году отмечалось столетие Велимира Хлебникова — поэта, прозаика, драматурга. К этому перечню опробованных им жанров литературы можно было бы сразу начать добавлять: орнитолога, математика, филолога, историка… Но остережемся начинать со списков. Хотя бы уже потому, что читатель может подумать, будто Хлебников разбрасывался.
А он был сосредоточен в своих занятиях настолько, что из-за них не думал о насущных вещах, о еде, о ночлеге, об одежде. И сосредоточенность его была незряшной. В каждом деле, за которое брался, он осуществил много. Хотя жизнь была короткой, как у многих русских поэтов, — неполных 37 лет. Большие знатоки поэзии и у нас, и в других странах, где Хлебникова ценят не меньше, чем у нас, признают его едва ли не самым значительным поэтом двадцатого века — того века, когда великие поэты появлялись целыми группами. И среди них он выделялся. Такие, как Маяковский, называли его своим учителем.
В марте 1985 года в Большом зале Консерватории оркестр под управлением Геннадия Рождественского впервые в Москве исполнил вокальный цикл «Царапина по небу» на слова Хлебникова чешского композитора Таузингера. Перед тем как солистке Нелли Ли пропеть по-чешски в переводе И. Тауфера каждое из пяти стихотворений цикла, Рождественский, проявивший и в этот раз свой дар не только дирижера, но и опытного лектора, заинтересованного популяризатора искусства нашего века, читал эти же стихи по-русски. Я слушал — впервые со стороны — четверостишие, которое столько раз до того сам произносил вслух, говоря в разных аудиториях о Хлебникове:
Что поражает в этих стихах? Они написаны человеком, близким к природе, ее всю жизнь наблюдавшим. Но он и знаком с наукой нового времени, знает, что звезды (и наше Солнце) должны умереть — погаснуть. Его знания, почерпнутые из книг и лекций, и наблюдения человека, выросшего возле луговых трав и подле коней, пасущихся на лугах, объединены. И о смерти он думает с достоинством, помня, как умирают люди степей — с песнями.