Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Статью, объясняющую посредством индийского лубка стихотворение Хлебникова, я напечатал тогда же. Ее встретили сочувственно. Интерес к Хлебникову настолько велик, что и эту статью перепечатали и перевели в разных странах. А потом уже в архиве Института мировой литературы в Москве нашлась прозаическая рукопись Хлебникова, окончательно подтвердившая мою догадку. Рукопись представляет собой наброски части 6-го «паруса», 2 «дела» «Детей Выдры», в прижизненное издание не включенные. Описывается герой — Сын Выдры, который в Индии проходит «через зеленую чащу». «Толпа служанок храма (индусок), сплетаясь руками в нечто напоминающее слона (собравшись в слона) и покрытое ковром, зовет его знаками и несут его на руках. Он садится на ковер, покрывающий живого, но не подлинного слона». Судя по этим черновикам, читающимся с трудом и частично перечеркнутым, Хлебников обдумывал постановку соответствующего спектакля на сцене или на экране (в фильме) Сцена разгорожена пополам. В нижней ее половине изображены индийские девы, сплетающиеся в слона и проносящие на себе Сына Выдры, а в это же время он в «зверинце смотрит на слона за решеткой и кормит его булкой» (сцена, описанная Хлебниковым в его «Зверинце»).

Хлебникова занимала двойственность изображения в искусстве (в том числе и словесном). Слон — образ, символ поклонения Вишну, но вместе с тем сплетающиеся женщины изображают животное — слона. Эта же двойственность позднее привлекла к тому же индийскому лубку Эйзенштейна.

В стихах и прозе Хлебникова герой («я» — в стихотворении, Сын Выдры — в прозе) — это явно и сам автор. Согласно индийским учениям, которые Хлебников хорошо знал, великие люди Индии — это проявления («аватары») Вишну. В стихотворении «Меня проносят на слоновых» сидящий на слоне, сплетенном девами, называет себя сначала «Вишну новый», потом Бодисатва (Боддхисатва — «существо пробудившегося», воплощение Будды):

А я, Бодисатва, на белом слоне.

Древнеиндийское учение о перевоплощении и о циклическом развитии в истории, через буддийские его варианты повлиявшее и на другие азиатские философские концепции, Хлебникову было хорошо известно (в частности, по книге русского философа Кожевникова «Буддизм», цитаты из которой находим у Хлебникова). Новый вариант этих представлений, в изложении которого применена древнеиндийская и буддийская образность, Хлебников дал в своем философском диалоге «Колесо рождений». Говоря о том, что Индия оставалась для русской словесности до сих пор «заповедной рощей», Хлебников сам вознамеривался совершить «прогулку в Индию, где люди и боги вместе». «Сладкозвучные Индии дщери» появляются и в его стихах о смерти.

Древнеиндийская мудрость и ее буддийские ответвления всегда Хлебниковым рассматриваются на значительно более широком фоне связей Индии с другими культурами и народами Евразии, в том числе и с русскими. В этом Хлебников близок ко многим крупнейшим нашим востоковедам конца прошлого и начала нынешнего веков. Взлет востоковедения в России именно тогда, когда Хлебников (пусть очень недолго) подумывал об учебе на факультете восточных языков, был связан с попыткой осмыслить и роль южных индийских, особенно буддийских, традиций для всех народов, к тому времени оказавшихся в исторических границах России.

По поводу «Детей Выдры», одной из составных частей которых должен был быть «парус», где Сын Выдры едет на «девицедымном слоне», сам Хлебников писал: «В «Детях Выдры» я взял струны Азии, ее смуглое чугунное крыло, и, давая разные судьбы двоих на протяжении веков, я, опираясь на древнейшие в мире предания орочей об огненном состоянии земли, заставил Сына Выдры с копьем броситься на солнце и уничтожить два из трех солнц — красное и черное. Итак, Восток дает чугунность крыл Сына Выдры… Отдельные паруса создают сложную постройку, рассказывают о Волге, как о реке индоруссов, и используют Персию, как угол русской и македонской прямых. Сказания орочей, древнего амурского племени, поразили меня, и я задумал построить общеазийское сознание в песнях».