Пути волхвов

Бурчал на Огарька, разъяснял неразумному, а память тут же рисовала образ княгини. Стройный стан, узкие ладони, чёрные косы, глаза зеленющие, губы цвета крепкого вина. И повадки её – движения величественные, но резковатые, пылкие, словно спешила всегда куда-то, и голос – грудной, глубокий, но приглушённый, как рокот речки, доносящийся будто издалека.

– Игнеда, – шепнул я имя княгини, надеясь, что Огарёк не расслышит. Мне нравилось его произносить, такое сухое и тягучее, как ломтик пряника, обмакнутый в мёд.

– Ага! – возликовал мальчишка. – Подари меня красавице Игнеде, она к тебе благосклоннее будет. Я её веселить буду, а то, небось, грустно молодой со старым князем жить, стану смешить и развлекать.

Проницательный оказался, а может, просто угадал, попал зелёным пальцем в синее небо. Игнеда ведь не мать княжичу Видогосту, Страстогор женился второй раз, когда первая жена, Рижата, умерла после долгой болезни. Не от Мори, нет. Я помнил её, ласковую и золотоволосую, помнил её мягкие руки в рыжеватых родинках и расписные пряники, которые она дарила мне, птенцу-соколу, когда все другие не позволяли себе баловать меня вниманием, опасаясь княжьего гнева. Или просто чурались маленького соколка, думая, что не пройдёт испытания, сгинет, как многие другие, так и не встав на крыло. Я не знал, где таилась правда. И уже не хотел знать.

– За такой подарок меня князь взашей выгонит и не посмотрит на то, что я сокол его. Закрывай рот, иначе сброшу с пса. Полудницы заклюют.

– Далече до полудня-то. И не там выбирался, не пропаду, – огрызнулся Огарёк.

Путь стелился перед нами расписным платком, и не путь даже, а сплошное пёстрое поле, но для сокола на верном монфе – все земли что ровный Тракт. Я любовался втихомолку бескрайним небом и синеватыми ёлками вдалеке, кровавыми каплями маков и голубыми глазами васильков, радовался ветру в волосах. А вот болтливый парнишка из Мостков выводил из себя, отчего-то пекло в груди после каждого его слова, и будто разрывался я, не зная, правда ли скинуть его, не жалея, или сберечь, схоронить в большом Горвене, ещё и монет подкинуть. Точно одно – вора при княжьем дворе ни за что не будет. А Горвень стерпит, стольный град большой и могучий, как бурлящее море, затянет, закрутит, перемелет и выплюнет, никого не оставит прежним, все дороги перепутает и перевяжет по-своему. Что там говорил Смарагдель? Огарёк мне предназначен? Как бы не так, перебью планы Господина Дорог, перехитрю, избавлюсь. Пусть ненавидит меня Дорожник, смогу откупиться, а на поводу у него не пойду. Не в этот раз.

Я видел, что Огарёк устал от скачки. С непривычки ему, должно быть, приходилось совсем худо, всё тело ломило, и он изо всех сил старался не соскользнуть с собачьей спины. Рудо раздражённо тряс ушами, недоволен был лишним всадником, который, наверное, больно цеплялся пальцами за шерсть на загривке. Я-то почти сразу приучился скакать на монфе верхом, внутренним чутьём понял, будто нашептал мне кто-то. Знал, как сесть так, чтобы псу было не тяжело, и чтобы у себя спина и ноги не болели, хоть полдня лети стрелой, и седло нам с Рудо действительно ни к чему, обходились лёгкой кожаной сбруей, оплетающей пёсью грудь. Там, где я сжимал пёсьи бока бёдрами, подшёрсток давно свалялся, стал похож на ощупь на шерстяное одеяло – чем не седло?

Далеко впереди из утреннего синеватого тумана выступал обширный пологий холм, сверкающий россыпью искр – Горвень с его святилищами, богатыми теремами и торговыми площадями переливался на холме, как камень в оправе. В груди моей будто встрепенулась малая птаха, захлопала крыльями: там Видогост, он дождётся меня, а я напою его лесной водицей из чарки Смарагделя даже против Страстогоровой воли, если на то пойдёт. И хотелось мне верить, что сработает колдовство, что лесной морок спугнёт болезнь, и станет мой княжич снова бодрым и любознательным, и научу его голыми руками ловить карасей, как обещал когда-то, да не исполнил.

В думах время пролетает незаметно, и вот холм уже высился прямо перед глазами, а поле-платок осталось позади. Рудо понёсся ещё скорее, узнавая родные места, и совсем скоро перед нами выросли первые посадские дома с дворами, полными суетливых кур, цветом и формой похожими на свежевыпеченные булки, запахло почти по-городскому: навозом, срубом, кашей и дымком. Огарёк оживился, завертел патлатой головой, разглядывая посад с любопытством, которое выдавало, что прежде он здесь ни разу не бывал. Я гнал пса быстро, чтобы никто не успел нас хорошенько разглядеть, а всё же некоторые глазастые бабы чертили щепотью круг у себя на груди, заметив мальчишку с зелёной кожей. Что же, отныне слава моя пополнится новыми слухами и баснями. Зайду через день в трактир, натянув на лицо капюшон, и наверняка услышу свежий сказ о соколе Кречете, а вокруг рассказчика соберётся охочая до басен толпа, на радость хозяину заведения.

Уже замаячили тёмные бревенчатые стены детинца, но я пустил Рудо левее, в ту сторону, где подходила к городу речка Горлица.