Путями Сталкеров

Андрей с сожалением посмотрел на восток. Там, за несчетными километрами лежит Кургудул. Там люди, друзья-байкеры. Но туда нельзя. Путь капитана лежит на закат, в пустыню. И уже не обойдешь, не объедешь пески - ведь с севера радиацией дышат развалины Улкен Кызыма.

Ну что ж, проверим, как подготовили Смерч со Степаном велосипед! Андрей решительно направился прямо на запад.

***

- Бай, там человек лежит.

- Де? Самат, так ти що, я ж не бачу никого!

- Бай, ты не туда смотришь. Правее возьми.

- Дивися, и справди! Звидки вин отут, а, Самат?

- Не знаю, бай. Может подстава?

- Б-б-б-осс, давай мимо п-п-ройдем, не н-н-нравится мне все это.

- Так я вид тебе иншого и не очикував. Сказане - Оратор. Ну а ти, Самат, щоо скажеш?

- Посмотреть надо, бай. Вдруг, добришком каким разживемся.

- Ага, радиацион… радиационн… радиацион-н…

- Так ти ще и гостряк у нас, Оратор! Хех! От ти, виходить, до людини и идь, а ми з Саматом тебе прикриемо.

- Н-н-но, Босс!

- Нияких "но", идь милий, идь.

- С-с-слушаюсь…

***

Забытье охватило Андрея.. Семь, нет, восемь дней назад капитан бросил велосипед - крутить педали не было сил. Запасы еды кончились еще три дня загодя, и Андрей держался на одной воде. Странно, но как раз живительной влаги хватало - организм требовал ее совсем немного. Быть может, уже сдался, и ожидал конца?

Всю неделю капитан брел пешком. Причем последний день, когда силы совсем уже покинули его, Андрей буквально полз по песку, полз опираясь только на веру, на дикое желание жить.

Глаза уже не различали ни цветов, ни полутонов. Капитан видел только яркое палящее пространство над головой и более темный, но не менее слепящий, песок под ногами. Компас остался где-то сзади, как и автомат, и дозиметр - во время последней ночевки ветром нанесло чересчур много песка, откопать удалось только большую, но уже практически пустую канистру с водой. Хотя ту грязную коричневую жидкость, что бултыхалась меж белых пластиковых стенок, и водой-то назвать можно было с большим трудом. Из инструментов у Андрея оставался только нож, подаренный Хрустом. Боже, как давно это было! Неужели тот бравый, подтянутый, немного наивный капитан, разговаривавший с Игорем в Глубоком, и этот оборванец, щурящий выжженные солнцем глаза - один и тот же человек?

Андрей лежал на верхушке песчаного холма и дико хохотал. Безумный смех вызвали его собственные мысли. "А вдруг за этим барханом и есть тот самый оазис, населенный женщинами? Вдруг это то самое место? В хорошем же я виде предстану перед ними. Напугаю до смерти. Пожалуй, тогда придется обратно направиться!".

Минут через пять, Андрей понял, что смеяться он не перестал. Нехорошо. Капитан слышал разные байки о сходящих с ума от одиночества людей. Стать героем еще одной из них совсем не входило в его планы. Собравшись с силами, Андрей резко свел челюсти, нечаянно прикусив язык. Боль подействовала отрезвляюще, будто струи холодного душа на одурманенную голову. Мозг лихорадочно заработал, пытаясь найти пути для спасения этого бренного тела; дал команду мышцам. И капитан пополз вперед.

Несколько раз силы, казалось, напрочь оставляли его, но укушенный язык подсказал выход. Андрей полосовал левую руку финкой, боль проясняла рассудок, и человек продолжал ползти вслед за садящимся солнцем, успевая удивляться тому, почему из порезов так мало выделяется крови.

Но ночью сон выбил капитана даже из этого самоубийственного графика передвижения. Взошедшее солнце светило уже во всю мощь, а Андрей никак не мог заставить пальцы взять рукоять финки или просто подтащить канистру к губам. Капитан Олеников умирал.

Нет, в голове Андрея не наступило прояснения, он не видел себя с момента рождения до момента выхода в последнее путешествие - ничего этого не было. Только простые мысли о том, какой же он дурак, что поперся в такую даль, о том, какие дураки совершили Обмен четырнадцать лет назад, о том, нафига вообще пришельцы приперлись на нашу планету. Все эти, здравые, в общем-то, раздумья медленно формировались в голове капитана на непрекращающемся фоне, состоящим из отрывочных фраз, слов, какой-то музыки, звуков большого города. Андрею казалось, что он лежит и размышляет не в безжизненной пустыне, а в палате госпиталя, окна которого выходят на оживленную улицу, с прогуливающимися прохожими, играющими детьми, проезжающими машинами. Вот к капитану, лежащему на чистых прохладных простынях, подходит доктор, молча внимательно осматривает пациента, а затем, вздохнув и пробормотав что-то неразборчивое, начинает снимать с левой ноги капитана добротный и еще не до конца разбитый армейский ботинок. Андрей молча наблюдает за действиями врача, но не вмешивается - конечно, доктору виднее. Врач, тем временем, покончив с левой ногой, приступает к правой. И все бы ничего, но разутая пятка падает, почему-то, не в освежающую ткань простыни, а в горячий песок.

"С меня снимают обувь! Наверное, мародеры!" - наконец-то доходит до рассудка капитана. - "Сволочи, я ведь даже еще не умер".