Путями Великого Россиянина

Полагают, её первую редакцию брамины принесли в Пенджаб четыре-пять тысяч лет назад, а окончательный вариант попал к нам, вероятно, где-то в середине одиннадцатого века, когда в Индию пришла новая волна учёных русов. Можно сказать, это наша общая книга, но в мире она получила распространение в переводах с санскрита под названием «Панчатантра, или пять книг житейской мудрости». И весь колорит, конечно, давно стал чисто индийским, в стиле наших народных притч. «Панчатантра», пожалуй, вдвое древнее Пятикнижия Моисея и отличается от Библии целомудрием и здравым смыслом, ничего сверхъестественного в ней нет, всё человеческое, хотя действующими лицами часто выступают птицы и звери. Махараши Рерих не терял надежды найти у нас её списки на древнерусском языке. Сказать, что он очень любил Россию значило бы сказать слишком мало. В Индии он много трудился для неё, восстанавливая по древним манускриптам наши общие познания, но в России потом с ним, к сожалению... Возможно, его не поняли. В 1926 году, когда он вернулся домой, ему не дали советский паспорт, а затем, уже незадолго до своей смерти, он просил разрешения приехать в Советский Союз, но почему-то опять не разрешили, не знаю, какая могла быть причина. Он только хотел привезти в Россию свои книги, некоторые картины и, видимо, имел желание умереть на родной земле. Это так естественно...

В то лето 1955 года начиналась, как теперь говорят, весна хрущёвской «оттепели», и Неру, понятно, был осведомлён о положении в нашей стране, но как искренний друг Советского Союза и мудрый государственный деятель при всей своей непринуждённости он не мог позволить себе заходить в своих откровениях чересчур далеко, тем более, что наша беседа записывалась на магнитофонную плёнку. Но и сказанного для меня было достаточно, чтобы провести параллель между Рерихом и моими Учителями. А сейчас, когда я основательно поработал в архивах, прочитаны книги «Живой этики» и многое другое из литературного наследия Николая Константиновича, а также всё ещё не опубликованные у нас дневники и письма академика В. И. Вернадского, уже можно сделать и соответствующие выводы.

Но мы вряд ли поймём до конца Рериха, если не разберёмся сначала в том, почему он, материалист, отвергавший всякую теологию, вместе с тем одно из своих самых замечательных живописных полотен посвятил Сергию Радонежскому, который держит в ладонях не своё детище – Троице-Сергиевую лавру, а в общем-то как будто не сыгравший никакой особой роли в истории русской церкви маленький храм Покрова на Нерли.

Картина названа «Святой Сергий», но главные каноны христианской живописи на эту тему в ней нарушены. Лик Христа нарисован не над Сергием, а поставлен на землю в правом нижнем углу картины и по своей высоте достигает лишь колен Сергия. Над ним же, над вогнутыми вниз дугообразными облаками, – крупный глаз в центре геометрически правильной туманности – равностороннего треугольника. Нимб у Сергия светлый, излучающий сияние, идущее от головы на одинаковое расстояние по всей окружности. У Христа он притемнён и над верхушкой головы прочерчен лишь узкой полоской, намного уже, чем со стороны правого уха, а левая часть головы и нимба Иисуса вовсе остаются за рамками картины. Позади Сергия, как бы за холмом, – Кремль с церквями, тоже излучающими сияние, но бирюзовое. Оно поднимается над ними тремя волнами, но так, что вершины их не касаются той части церковной кровли, на которой укрепляется основание для креста.

Каждая деталь в этой картине, все цвета и линии имеют символическое значение и наглядно показывают ту новую русскую идею, которую начал воплощать в жизнь Владимир Мономах, реформировав насаждённое на Руси греко-римское христианство в православие, коренным образом отличное от византийского.

Вот мы и подошли к Мономаху, но чтобы, в свою очередь, понять смысл его идеологических реформ, а значит, и философское содержание картины Н. К. Рериха «Святой Сергий», мы должны снова вернуться к тем знаниям, которыми владела дохристианская Русь, помня, что уровень познаний определяет уровень цивилизации.

В этой связи меня очень огорчило опубликованное в двенадцатом номере журнала «Слово» за 1989 г. интервью академика Никиты Ильича Толстого, где он говорит:

«Язык Кирилла и Мефодия выполнял роль надэтнического, общеславянского языка общения; единой была культура, литература».

Не стоило бы печалиться, если бы это сказал академик Б. А. Рыбаков или его коллега Д. С. Лихачёв. Кто внимательно читал сочинения первого и так же внимательно следит за выступлениями в печати второго, тому понятно, как и кому они служат, особенно последний, взявший на себя роль чуть ли не духовного патриарха всея Руси. Всё сладкозвучно поёт о ней, но в то же время везде оказывается правофланговым в командах тех, кто смотрит на Россию глазами скандально нашумевшего Абрама Терца – «Россия – сука»...