Читаем Путями Великого Россиянина полностью

Многозначна по своим свойствам биоэнергия, о которой и в наши дни мы мало что знаем. Поэтому тот, кто носит её в себе и осознал, какая она в нём хоть в одном из своих качеств, в мыслях и поступках должен быть осторожным. Она способна исцелять ближних и даровать владеющему ею прозрение, но может также приносить вред другим и внутреннее опустошение тому, кто ею злоупотребляет или берёт мзду за использование Природой ему дарованного. Я имел возможность удостовериться в этом, и потому, перечитывая Тору, мне кажется, отчасти сумел разглядеть некоторые зёрна, утонувшие в плевелах, рассыпанных щедро вокруг библейского Моисея. Ему, несомненно, были известны многие таинства египетских жрецов и он умел читать опять-таки некоторые скрижали Природы. О том говорит его жезл, пробивающий в скале выток роднику. Кроме жезла в мощной деснице, в левой руке у него непременно был прутик лозы. Удивительное, наверное, для непосвящённых свойство ивовой лозы «чувствовать» воду было известно и нашим далёким пращурам...

Я не хулю его, Моисея, он желал своему народу добра, но не соизмерил, не мог, должно быть, соизмерить, сколько семян его добра прорастут злом.

Родственник Уриэля, сгоревший на костре, был, что тоже несомненно, испанским марраном, крестившимся из страха перед католической инквизицией, но оставшимся верным иудейству, хотя раввином и богопротивным саддукеем.

Но напрасно страдал он сердцем, если и был саддукеем, ибо сказано: «... разрешается, чтобы человек (еврей) играл роль вежливого по отношению к неверному (гою) и уверял, что любит его; такое допускается, когда человек (еврей) в этом нуждается и боится гоя (нечеловека), иначе он согрешит», поскольку «обманывать неверных (акумов и гоев) дозволяется» (Kad. hak. f. 30,1; Tr. Lotu, f. 41,2). Сказано о евреях, но никакого исключения не сделано для саддукеев.


* * *

Уриэль выступил в своей книге и против фарисейства раввинов и не миловал саддукеев, потому его, как Спинозу, и объявили «отпавшим евреем», что, согласно Талмуду, – тот же смертный приговор, ибо сказано: «Тот, кто пренебрегает словами раввинов, повинен смерти» (Тr. Erublu, 21,2). Поэтому, спасая свою жизнь, они и были вынуждены постоянно скитаться и всюду жить затворниками.

От Уриэля отвернулась вся его ближайшая родня. Он не мог, как и Спиноза, жениться, не мог во всём мире найти пристанище, чтобы обрести хлеб насущный и покой. И, спустя пятнадцать лет, воля, которая казалась ему такой непреклонной, ему изменила. Рассеялась тень человека, носившего в себе гордость. Гордость – гордыню за душой он не держал.

Уриэль решился на страшное, сопряжённое с немыслимым для людей любой иной расы и национальности испытанием: покаяние в синагоге. Пришёл сам, без принуждения. Произнёс во весь голос, как положено по ритуалу, составленные в чёткие фразы слова покаяния. Составил он его тоже сам. Добровольно принял все муки и позор.

Ошибка Уриэля в этом была велика. Должен был предвидеть, поскольку знал, но, вероятно, недоучёл.

Родня по-прежнему его не признавала и не возвращала ему его имущество, на улице ни один соплеменник с ним не здоровался, натравленные отцами еврейские мальчишки его везде преследовали и оплёвывали.

Так продолжалось семь лет – о, эта способность сынов Израиля придавать заимствованным у кого-то определениям и даже цифрам, полученным при здравом размышлении ума, смысл и значение совершенно иные, нередко мистические[6]!

Через семь лет, день в день, совет раввинов Амстердама вынес приговор: Уриэля Акосту необходимо подвергнуть новому раскаянию, ибо сказано: «Грешить дозволено, если грех совершается тайно» (Kiddusch, 40,1). Следовательно, никакой нормальный человек (еврей) сам признаваться о тайных грехах своих не станет. Уриэль же при первом своём покаянии говорил о многом, о чём в его мерзкой книге нет ни слова. Но умом он не повреждён, иначе прочитать весь Талмуд и написать о нём свою поганую книгу не смог бы. Отсюда ясно, что он не каялся, а злостно лгал, издевался над всеми, кто его слушал. Поэтому раскаянию он подлежит вновь, принудительному.

В переполненном народом огромном зале Большой синагоги Уриэля взвели на хоральный помост, словно на эшафот, раздели до пояса, затем два служки синагоги начали медленно разворачивать перед его глазами исписанный крупным каллиграфическим почерком свиток, приказав читать написанное чётко и громко. То была речь о всех его прегрешениях, о многих из которых он для себя узнавал впервые, но читал, как велели...

Когда нижний конец свитка опустился до пола, Уриэль прочитал последнюю строку. Ему пришлось читать снизу вверх.

Служки не торопясь опять свернули длинный лист бумаги в трубку, отдали свиток стоявшему в ожидании третьему служке, вздохнули, расслабляя руки, как после тяжёлой работы или перед схваткой на ринге. Тот, третий, взявший у них свиток, поднёс ближе к ним стоявшее поодаль ведро с намокавшими в нём с вечера в солёной воде двумя сыромятными ремнями.

Вдруг весь зал грохнул:

– Мал кус!

В едином порыве вскрик из сотен глоток и... тишина.

Заломав Уриэлю руки, служки низринули его ниц.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже