Путями Великого Россиянина

Пройдёт пять лет после этой встречи, и в 1887 году Анри Пуанкаре опубликует одну из первых своих фундаментальных научных работ «Об основных гипотезах геометрии», в которой чётко укажет, что выбор геометрии для измерения движения тел в пространстве должен соответствовать, как и мыслил Маклай, самому их реальному движению в относительном пространстве. Такую геометрию, снова как предвидел Маклай, на основе преобразований в электродинамике создаст позже голландский физик и математик Хендрик Антон Лоренц, который в апреле 1904 года откроет также закон неограниченного возрастания массы электронов при приближении их скорости к скорости света, то есть то, что сорок лет назад увидел Маклай на простом примере выпущенной из лука сравнительно лёгкой стрелы, пробивающей прочную доску.

Я не буду отпугивать читателя сложностями теоретической физики, механики и геометрии. Хочу сказать только, что всё, о чём размышлял Маклай в 1864 году, поводом к чему послужил принцип относительности Галилея, и чем он, судя по дневниковой записи Габриэля Моно, поделился с Анри Пуанкаре в декабре 1882 года, нашло затем своё конкретное, всесторонне аргументированное отражение в трудах великого французского физика. Это, однако, не должно бросать на него какую-то тень, тем более, что он был не только действительно гениальным учёным, который Заслуженно пользовался высшим авторитетом во всём мире, но и благороднейшим рыцарем науки.

Пуанкаре никогда не забывал тех, у кого позаимствовал хоть что-то, и если в таких случаях упоминал и чьё-то малоизвестное имя, этого было достаточно, чтобы оно вошло в историю науки. Так произошло с Лоренцом. Он был на год старше Пуанкаре, обладал незаурядным талантом и сделал для науки немало, но никто из крупных учёных не признавал его как физика и математика, мыслящего самостоятельно, поскольку сам он не дал ни одной новой идеи. Все его открытия шли как бы следом за теоретическими трудами Пуанкаре. Француз сделает, скажем, теоретическую разработку измерения времени или точки отсчёта движения небесного тела, растолкует, что такое четвёртое измерение и вообще четырехмерное пространство, а голландец найдёт способ решения предложенных задач или в указанном направлении откроет даже новой закон, вернее, математически его обсчитает, как в случае с увеличением массы электронов в зависимости от их скорости. То есть он всегда выполнял работу вторичную и сам долгое время это признавал, утверждая, что фактически специальную теорию относительности и просто относительности создал Пуанкаре, а он, Лоренц, лишь снабдил их, как говорят учёные, математическим аппаратом, что претендовать на равное с Пуанкаре соавторство оснований ему, конечно, не давало. Однако Пуанкаре упорно подчёркивал его заслуги, пока учёный мир Лоренца наконец не признал. Правда, не в такой степени, как хотелось Пуанкаре, ибо истинную меру его заслуг все понимали, к тому же никому тогда и в голову не пришло бы поставить кого бы то ни было на одну доску с самим Пуанкаре. В то время это казалось такой же ересью, как учение Галилея о небесных телах для римской инквизиции. Но Пуанкаре продолжал воспринимать отношение к Лоренцу, как ужасную несправедливость, он просто жаждал увенчать его собственным лавровым венком или уж никак не менее великолепным. А в искренности Пуанкаре сомневаться не приходится.i

Увы, жизненный опыт многократно подтверждает, что благородство наказуемо. Тем не менее, вовремя сделать из этого необходимые выводы благородные натуры в силу своей непорочности не могут, как обычно гений не даёт себе отчёта в том, что, великодушно пытаясь кого-то возвысить до своего уровня, кто того не заслуживает, тем самым наживает себе врага. Дал Сальери Моцарту яд или нет, достоверно мы не знаем, но в своей драме «Моцарт и Сальери» Пушкин нисколько не погрешил против правды трагической диалектики бытия.

Достаточно было банкирам Цюриха и Ротшильдам из Лондона и Парижа создать «Фонд Лоренца» якобы для финансирования научного прогресса, но в действительности больше для самого Лоренца, чтобы Хендрик Антон Лоренц предал Анри Пуанкаре, на которого ещё вчера привселюдно молился, и назвал будто бы истинным создателем теории относительности Альберта Эйнштейна, который, будучи до тех пор никому не известным юношей, служившим в швейцарском патентном бюро в Берне, куда стекались все новейшие научные открытия мира, свою первую статью в сентябрьском номере немецкого журнала «Анналы физики» за 1905 год скомбинировал из давно опубликованных трудов Пуанкаре и новейших достижений в математике того же Лоренца, но не сделал к ней ни единой ссылки и даже не посчитал нужным особенно отягощать статью необходимыми научными выкладками, только заменил везде фигурировавшее у Пуанкаре слово «время» на слово «часы» и там, где нужны выводы формул, поставил уверенное слово «ясно».