Путями Великого Россиянина

…Признаюсь, мать, смутной тяжестью душа моя полна.

Дни служения великокняжеского с прискорбием считаю,

Неисполненью замыслы мои, трудами ратными зачатые,тоскою сердца предрекая.

Предательство лукавых уж у порога ждёт меня, но ближних не вини.

Тем и честь слов'янина чужда, химерны и его познанья.

В други нам один из них набился, другой же родичем моим предстанет.

Но пред мечом присягу дам: не чует в нём душа моя кровного родства.

Вересница с Гаруном там блудила, сына же Студенцу родила Парсу[9] в утешенье.

В ночи я вижу полымя, пожаром Русь обагрена...

Славомысл говорит, что Светослав видел своё назначение в объединении славянского мира, чтобы общими усилиями противостоять впавшей в одну из форм иудаизма, как рассматривали на Руси греко-римское христианство, Византии. Но задача была непомерно велика, и о замыслах Светослава знали его враги, поэтому свою раннюю смерть он предвидел, почему и не сочетался законным браком, не хотел оставить на золотом столе в Киеве законного наследника, чтобы тот, родной ему по крови, не осквернил его завета, ибо кровь отца в сыне не созревает. Плодоносить, но зелено, она начинает во внуках, а зрелые плоды приносит только в правнуках. Однако при раскладке сил в той исторической обстановке надёжно позаботиться о правнуках Светослав практически не мог. Его преждевременная смерть была предрешена, и он это знал.

Конечно, Славомысл писал свою «Песнь» уже после гибели Светослава, и, можно сказать, что он в поэтической форме описал то, что произошло, произвольно придав образу Светослава черты волхва или, как позже у нас стали говорить, пророка. Но осталось и дошло до нас красноречивое свидетельство, в котором поэтическую вольность уж никак не заподозришь. Это опубликованная на стр. 42 «Лiтопису руського» печать Светослава, изготовленная по его собственным рисункам, когда он возмужал и вышел из-под опеки матери. Ему исполнилось тогда 18 лет.

Как и следовало ожидать, на лицевой стороне печати 12 знаков, ровно столько, сколько существует знаков Зодиака и важнейших органов в организме человека, обеспечивающих его жизнедеятельность. Поэтому наши пращуры считали, что двенадцатью словами или знаками можно объяснить любое явление в Природе, жизни человека или человеческого общества. А если взять лишь на одно слово больше половины от этого числа, мы получим цифру 7 – семь существующих в Природе творческих принципов, под постоянным влиянием которых находится наша Земля, а мы видим их в семи зримых цветах радуги. Значит, семью словами или знаками всё можно обосновать, как это делал живший в VII веке до н.э. скиф Анахар- сис, у которого сначала греки, а у них – римлянин Гай Юлий Цезарь взял вынесенную на титульный лист этой книги формулу необходимости знаний (хочу подчеркнуть это, ибо нас приучили думать, будто мы у кого-то что-то обязательно позаимствовали, а не наоборот):

Аа narranaum, non

aa probanaum.

Аа memoranaum.

«Чтобы рассказать, а не доказать.

Для памяти.»

Для памяти, ибо Память – История, вся сумма накопленных человечеством знаний, без которых невозможно поступательное развитие. Поэтому гораздо важнее передать полученные знания по наследству, чем что-то доказывать, поскольку всё как будто совершенно доказанное сегодня, завтра неизбежно становится либо не достаточным, либо оказывается и вовсе ложным. И в этом не трагедия, а закономерность всякой эволюции: за горизонтом – горизонт...

Вот характерный пример, к тому же, связанный с Миклухо-Маклаем.

* * *

Известный закон всемирного тяготения Ньютона долгое время всем казался неколебимо верным, пока Маклай в Гейдельберге (опять-таки восемнадцатилетний), читая книгу Галилео Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира», не задумался над его принципом относительности и в результате не пришёл к выводу, что, формулируя свой закон, Ньютон мыслил по существу как идеалист.

То место из книги Галилея, которое особенно заинтересовало юного Маклая, мы находим в одной из его записных книжек: